Когда хочется плакать, не плачу

«Сегодня именины Глэдис, ты больше часа плаваешь в бассейне, простудишься, пора одеваться, уже скоро…» Томительный вечер, скучный и глупый, предстояло вытерпеть Викторино. Слетится целый рой подружек Глэдис — туфли белые, оборки по заду муслиновые — вместе со своими черными кормилицами в безупречно чистых передниках, держащими их за руку, с черными няньками, вздыхающими по бравым пожарникам и шелковым чулкам. Обязательно явится Люси и будет кидать на него томные взгляды, эта худосочная телка, и посылать немые призывы из самых глубин своей нежности, пока он не подойдет к ней и не угостит мороженым, на что она ответит: «Большое спасибо, Кикторино» — противным голосом, в котором так и слышится «люблютебявсятвоя». Смехотворный праздник, фальшиво-приторный и нудный, как итальянские оперы или кругленькие зверушки Уолта Диснея.

Придут также и взрослые, приятельницы Мамочки, источая аромат французских духов и запах пошлых романов. Приятельницы Мамочки изъясняются на каком-то отрывистом жаргоне, напоминающем то ли шифр, то ли ребус: И давно она скрылась? — говорит одна; Умереть мне на этом месте, чтобы я знала, — говорит вторая; Как-то вечером, — говорит третья; Какая семья, какие предки, — говорит четвертая; И какое потомство, — говорит пятая; Со страха, да, только со страха, — говорит шестая; Honni soit qui mal y penses [42], — говорит седьмая, получившая воспитание в Лондоне; Как-то вечером я их приметила в магазине я остановилась спросить сколько стоит фуагра [43] цена отчетливо виднелась на коробке она подошла и поздоровалась со мной был понедельник кажется понедельник да понедельник потому что Альфредо пришел со службы не в духе самое скверное что дождь лил как из ведра, — говорит восьмая. В общем, полная октава в контрапункте пиццикато. Не хотите ли сухого мартини? — говорит Мамочка.

Невозможно было весь вечер напролет выносить медоточивые взгляды Люси, у Викторино на лбу уже выросли сладкие сталактиты, и сам он чувствовал, что превращается в торт «Сент-Онорэ». В качестве первого проявления протеста Викторино помочился в огромную компотницу, в эту чашу из мексиканского серебра, в золоченых глубинах которой плавали ананасовые круглячки, апельсиновые дольки, клубника из Галипана (вкус компота, присоленного отправлениями его почек, заметно улучшился; девчонки, мечтал он, будут пить, причмокивая от удовольствия). Для второго акта возмущения послужили две жабы, ловко подброшенные в лаковые сумки Асунсьон и Каридад, двух разряженных нянек-негритянок, которые смешно заголосят по-африкански, когда бородавчатые твари выпрыгнут наружу в поисках утраченной свободы. Но скоро ему все наскучило, и он стал уныло бродить по дому, сам не свой в этой красной бархатной курточке, которую на него напялила Мамочка, — явно непристойный костюм для будущего астронавта.

Зажглись огни, Викторино укрылся в тени манговых и лимонных деревьев патио. Контакт с природой навел его на поистине гениальную мысль. Как раз перед ним находилось окно в комнату с подарками, задрапированное складками гардин. Одна рука, его рука, просунется в комнату и, будто с неба, сбрызнет бензином софу, которая рядом с гардиной раскинула свои подушки. Потом эта же самая рука, его рука, с апельсинового дерева, которое своими ветвями прислонилось к стене, швырнет зажженную спичку в проем окна. Огонь, как известно, первоисточник всех изменений материи (по Гераклиту), и его пляшущие язычки побегут по шелку софы; огонь — символ святого духа, и его алчущие коготки схватят скатерть с подарками. А пестрая оберточная бумага послужит славным горючим.

Праздник Глэдис обратился в страницу Ветхого завета. Карающий гнев Иеговы посеял панику, гурьба вспугнутых девочек-манекенчиков, визжа, бросилась в патио; за ними понеслись, сопя и топая, как носороги, их черные няньки. Расторопный Джонни вмиг организовал пожарную команду из прислуги, которая бежала с пустыми ведрами к бассейну и возвращалась к мятущимся языкам огня, расплескивая второпях воду и бормоча: «Ах, боже мой». Кто-то позвонил пожарным, и вскоре в ночи рассыпался их колокольный звон, совсем как в кино. Глэдис, Бетти и Маргарет, целые и невредимые, плакали навзрыд в гараже среди инструментов и покрышек.

Мамочка завладела центром сцены — задыхающаяся, растерянная, роковая, бледная Медея, которая излила волнение в крике, наполнившем сына радостью и гордостью: — Викторино! Где Викторино?

И когда она обнаружила его рядом с собой, мир и покой чудесными голубками вновь опустились на душу Мамочки, улыбка опять возвратила ей весенние краски, наполеоновские приказы зазвучали на поле военных действий, и через пять минут в доме восстановился полнейший порядок.

ВИКТОРИНО ПЕРДОМО