Когда король губит Францию

Уже давно об этом идут разговоры, но до сих пор так ничего и не сделано. По-моему, это раз и навсегда должен решить сам Святейший Папа для всего христианского мира. И поверьте мне, больше всего страдаем от этой путаницы мы, в Авиньоне. Ведь что получается: в Испании, как и в Германии, Новый год приходится на первый день Рождества, в Венеции на 1 марта, в Англии на 25 марта. И до того доходит, что если несколько государств заключили соглашение, скажем, весной, то никто толком не знает, о каком именно годе идет речь. Вообразите себе хоть такой случай: перемирие между Францией и Англией должно было быть подписано перед самой Пасхой; для нашего короля Иоанна это означало бы год 1355, а для англичан – 1356-й! О, я целиком с вами согласен, нет на свете ничего глупее этого, но никто не желает отказываться от своих привычек, пусть даже самых отвратительных. Больше того, похоже, что нотариусы в городах и деревнях, прево и все прочие, кто имеет касательство к делам управления, получают удовольствие, барахтаясь во всех этих сложностях, сбивающих с толку простых людей...

Ну так вот, я говорил вам о том, что в конце марта король Иоанн впал в великий гнев... Разумеется, разгневался он на своего зятя. Надо признать честно: поводов для этого у него было предостаточно. На Генеральных штатах Нормандии, собравшихся в Водрее, не смущаясь присутствием королевского сына, нового герцога Нормандского, были сказаны такие резкие слова об Иоанне II, каких никогда раньше и не слыхивали, и произносили их депутаты дворянского сословия, подстрекаемые братьями Эвре-Наваррскими. Особенно, как мне передавали, свирепствовали оба д’Аркура, дядюшка и племянник, а племянник, толстяк граф Жан, тот дошел даже до того, что крикнул: «Клянусь Господом нашим, король этот плохой человек, но и король он тоже плохой, и храни меня от него Господь!» Как вы можете себе без труда представить, все это дошло до ушей Иоанна II. А на Генеральные штаты северных провинций, собранные вскоре после этого, депутаты от Нормандии вообще не явились. Просто не пожелали приехать. Не пожелали впредь участвовать в утверждении налогов и субсидий, а также выплачивать их. Впрочем, на заседании тех же Штатов выяснилось, что налог на соль и обложение всех торговых операций не принесли того успеха, на который рассчитывали. Тогда решено было учредить с конца года, нынешнего года, налог на ежегодный твердый доход.

Надеюсь, вы сами понимаете, как было встречено предложение отдавать королю часть того, что было получено, нахватано или заработано в течение всего года, а подчас уже и израсходовано... Нет-нет, это не касалось ни Перигора, ни тем более Лангедока. Но я сам знаю: в наших краях немало людей, которые перешли к англичанам, испугавшись, как бы это новшество не распространилось и на них. Налог на доходы совпал со вздорожанием съестных припасов, и почти повсюду начались смуты, прежде всего в Аррасе, где восстал простой люд; и пришлось королю Иоанну II отрядить туда своего коннетабля во главе многих ратных людей, дабы схватить вожаков. Ну конечно, от всех этих событий нашему королю радости было мало. Но какое бы испытание ни выпадало на долю государя, он должен уметь властвовать собой. Однако, как вы сами видите, этого не произошло.

Находился тогда Иоанн II в аббатстве Бопреан-Бовези по случаю крестин первенца его светлости Иоанна Артуа, ставшего графом д’Э с тех пор, как ему пожаловали все владения и титулы Рауля де Бриена, казненного коннетабля... Да-да, тот самый сын графа Артуа, на которого он как две капли воды походил внешностью. При виде его люди опомниться не могли – будто перед ними появился не Иоанн, а Робер Артуа, такой, каким был он в возрасте сына. Гигант, шагающая башня. Волосы рыжие, нос короткий, на щеках какая-то щетина вроде свиной, круглая голова вместе с массивной нижней челюстью вросла прямо в могучие плечи. Ему требовалась не простая лошадь, а такая, что потянет ломовые дроги; и когда он в полном воинском облачении врывался в неприятельские ряды, то производил там немалые опустошения. Но на этом сходство отца с сыном заканчивалось. В смысле ума полная противоположность. Отец был коварен, проницателен, быстр и лукав, даже чересчур лукав. А у сынка в голове были вроде бы не мозги, а раствор извести, который к тому же успел застыть намертво. Граф Робер был великий крючкотвор, заговорщик, подделыватель документов, клятвопреступник, убийца. А граф Иоанн, как бы во искупление отцовских грехов, являл собой образец благородства, честности и преданности. На его памяти отец потерпел крах и был изгнан из Франции. А сам он в детстве просидел недолгое время в узилище вместе с матерью и братьями. Думается мне, что он до сих пор еще не свыкся с мыслью, что не только получил полное прощение, но и отцовское состояние. Взирает он на короля Иоанна как на живое воплощение самого Искупителя. И потом, ему ударило в голову, что он тезка короля. «Мой кузен Иоанн... кузен мой Иоанн...»