Когда король губит Францию

Конш – ах да, я вам об этом уже говорил – это один из замков, некогда отобранных у Робера Артуа и переданных по настоянию Карла Наваррского в его собственность, что оговорили в Валоньском соглашении. Но в замке оставалось еще несколько старых слуг семейства Артуа, до сих пор привязанных к нему…

Так вот, Иоанн Артуа нашептывал королю… правда, шепот его можно было слышать в другом конце залы… что король Наваррский созвал, мол, в Конше знатных сеньоров, в числе коих находятся его брат Филипп, оба д'Аркура, епископ Ле Кок, Фрике де Фрикан, многие нормандские сеньоры, связанные с Карлом старинной дружбой, и еще Гийом Марсель, а может, вовсе не Гийом, а Жан… Ну словом, кто-то из племянников прево Марселя, и один сеньор, Мигэль д'Эспелетт, прибывший из Пампелюна, и что они сговорились напасть врасплох на короля Иоанна, как только тот прибудет в Нормандию, и убить его. Была ли то правда, была ли то ложь? Я лично склоняюсь к мысли, что доля правды тут была и что хотя заговорщики не собирались немедленно перейти от слов к делу, но такое намерение у них все-таки было. Ибо это вполне в духе Карла Злого, который после несостоявшейся поездки к императору Священной империи в расчете с его помощью добиться величия и славы не побрезговал бы, разумеется, свершить злодеяние и повторить сцену убийства в «Свинье Тонкопряхе». Только, когда мы предстанем пред лицом господа в день Страшного суда, станет ведома вся истина.

Наверняка известно лишь одно: в Конше много и долго спорили о том, нужно ли ехать в Руан во вторник на средпепостной неделе на пиршество, которое решил устроить дофин, герцог Нормандский, пригласивший к себе самых знатных нормандских рыцарей, дабы попытаться договориться с ними. Филипп Наваррский советовал ответить отказом. Карл же, напротив, был склонен принять приглашение. Старик Годфруа д'Аркур, тот, что колченогий, был против и твердо отстаивал свое мнение. Впрочем, он поссорился еще с покойным королем Филиппом VI, так как ему пришлось поступиться своей любовью ради выгодного короне брака, и он громогласно заявлял, что он-де отныне не связан с королем Франции никакими узами вассальной зависимости. «Мой король – это король Англии», – твердил он.

Зато его племянник, тучный граф Жан, который, учуяв сладостный запах готовящегося пира, готов был лететь хоть на другой конец государства, высказался за приглашение. В конце концов Карл Наваррский сказал, что пусть каждый поступает, как ему угодно, что он лично в Руан поедет вместе с теми, кто того пожелает, но что в то же время вполне одобряет тех, кто не намерен появляться у дофина, и что это даже благоразумно, ибо не следует загонять разом всех охотничьих псов в одну нору.

И об этом тоже было донесено королю Иоанну, который теперь уже мог с полным основанием говорить о настоящем комплоте. Карл Наваррский, мол, сказал, что, ежели король Иоанн отойдет в лучший мир, он тотчас же доведет до всеобщего сведения свой недавний договор с королем Англии, по которому он признает последнего королем Франции, и отныне сам Карл будет вести себя как его наместник в государстве Французском.

Королю Иоанну других доказательств не требовалось. А ведь первая забота любого правителя как можно тщательнее проверять любой навет, и самый обоснованный, и самый невероятный. Но нашему королю такое благоразумие чуждо. Он жадно глотает, как сырые яйца, все, что может насытить его злобу. Человек зрелого ума сначала все выслушал бы, а потом попытался бы собрать сведения и свидетельства, касающиеся этого тайного договора, о котором ему только что стало известно. Если бы все эти предположения подтвердились и истина стала очевидной, он имел бы немалое преимущество перед своим зятем.

Но он с первого же слова поверил наветчикам и, весь пылая гневом, вошел в церковь. Там, как мне передавали, он вел себя весьма странно, не слушал молитв, отвечал священнику невпопад, оглядывал всех свирепым взором и швырнул на стихарь дьякона уголек, выпавший из кадила, на которое он сам наткнулся. Уж не знаю, как там прошли крестины отпрыска дома Артуа, но полагаю, что при таком крестном отце следовало бы заново окрестить сего новорожденного христианина, иначе вряд ли на него снизойдет милосердие божие.