Когда король губит Францию

Час от часу не легче, Аршамбо, час от часу не легче! Знаете, что написал мне папа в послании от 28 ноября, но которое, видимо, не сразу отправили или, может быть, гонец, отряженный с этим посланием, искал меня там, где меня не было, коль скоро вручили мне его только вчера вечером, в Арси… Ну, угадайте, угадайте… Так вот, Святой отец, скорбя о нашей размолвке с Никколо Капоччи, упрекает меня в «отсутствии милосердия в наших отношениях». Хотелось бы мне знать, как это я мог выказывать милосердие нашему дорогому Капоччи? Да я же его и в глаза не видел после Бретея, откуда он потихоньку улизнул в Париж, где и засел. Кто же, таким образом, виноват в наших размолвках, если но тот, кто силком навязал мне этого себялюбивого, ограниченного прелата, думающего лишь о собственных своих удобствах и все демарши коего имели единственную цель – расстроить мои? Мир между государствами его меньше всего интересует. Ему одно важно – как бы я не добился успеха. Отсутствие милосердия, хорошенькое дело! Отсутствие милосердия… У меня есть вполне веские основания полагать, что Капоччи снюхался с Симоном де Бюси, и думаю даже, что но без его участия заключили в темницу Феба, которого – не беспокойтесь, ах, да вы знаете…

– выпустили на свободу в августе месяце, и благодаря кому? Конечно, мне. Вот этого вы как раз и но знаете… выпустили при условии что он присоединится к королевскому войску.

И наконец, папа хочет меня уверить, будто все превозносят меня за мои усилия и что не только он сам, но и коллегия кардиналов дружно одобряет мои действия. Боюсь, как бы он не написал того же самого Капоччи… И вновь он возвращается к тому, что уже советовал мне в октябре, чтобы Карла Наваррского тоже включить в переговоры о всеобщем мире. Нетрудно догадаться, кто внушил ему подобную мысль…

Как раз после бегства из узилища Фрике де Фрикана король Иоанн решил перевести своего зятя в Арле. Арле – это крепость в Пикардии, где все население по-настоящему предано клану Артуа. Он боялся, как бы Карл Наваррский, находясь в Париже, не обзавелся слишком многими сообщниками. И не желал также держать Феба и Карла не только в одном и том же узилище, но и в одном городе…

И как я вам уже рассказывал вчера, король после разгрома под Бретеем отправился в Шартр. А мне он сказал: «Побеседуем в Шартре». Вот я и сидел в Шартре, пока Капоччи гордо разгуливал по Парижу.

Где мы, Брюне?.. Как зовется этот город? А Пуавр, проехали мы Пуавр или нет? Очень хорошо, он еще впереди. Мне говорили, что стоит осмотреть тамошнюю церковь. Впрочем, все церкви в Шампани одна другой лучше. Вот уж впрямь истинный край христианского благочестия…

О нет, я отнюдь не жалею, что видел Шартрский лагерь, и мне очень бы хотелось, чтобы и вы тоже на него поглядели… Знаю, знаю, вас не затребовали в Шартр, коль скоро вам пришлось заменять занедужившего отца, удерживая любой ценой англичан у рубежей Перигора… Возможно, это и спасло вас от надгробной плиты в какой-нибудь обители Пуатье. Как знать! Все в руце божией.

А теперь постарайтесь представить себе Шартр: шестьдесят тысяч человек

– это еще по самому скромному счету, расположившихся лагерем на обширной равнине, над которой гордо царит собор. Одна из самых больших армий, если не самая большая, какую когда-либо собирали во Франции. Но разделенная на две части, весьма отличные одна от другой.

С одной стороны стоят ровными рядами сотни и сотни шелковых палаток или же палаток из цветных тканей для рыцарей и дворян, имеющих право распускать свое знамя. С утра до ночи люди, лошади, повозки находились в непрерывном движении, словно перед вами был гигантский муравейник, и в лучах солнца до самого горизонта все это кишело и переливалось яркими красками, поблескивало сталью доспехов; и как раз на этой стороне раскинули свои лотки торговцы оружием, упряжью, вином, съестными припасами, и здесь же обосновались владельцы непотребных домов, которые понавезли в лагерь целые повозки гулящих девок под присмотром королевского смотрителя… так и не могу вспомнить его имени.