Когда крепости не сдаются

Наконец, настал момент, которого давно ждал засевший в гарнизонной столовой и много часов отстреливавшийся оттуда Юханцев. Почти все гитлеровцы, блокированные в крепости, были уничтожены. Артиллерия неприятеля молчала. Штурмовики отходили под густым ружейно-пулеметным огнем, стремясь до сумерек выбраться за реку. Настал момент, когда незваных гостей можно было проводить. Юханцев выбежал из столовой и огляделся. Ни души — кругом. «Да куда же пропал народ?»

— Товарищи бойцы!

Он приложил к губам рупор из жарких, грязных ладоней и не крикнул, а заревел:

— Кто жив, друзья? За мной, за комиссаром! В контратаку!

Да, конечно, это было глупой ошибкой фашистов — думать, что гнезда сопротивления подавлены. Ничего подобного! На зов комиссара посыпались люди — из дверей и из окон, с крыш и с деревьев; они выскакивали из воронок и из подвальных люков, выбегали десятками из-за каждого угла. Они пристраивались друг к другу, брали ружья на руку к команде «коли» и кричали Юханпеву:

— Веди, товарищ комиссар!

* * *

И «генеральный штурм» крепости Брест был отбит. Солнце опрокинуло на землю море рубиновых блесков. Где-то близко-близко прятались сумерки.

Фашист лежал на винтовке, разбросав по сторонам каску и котелок, круто выпятив живот и прикрыв его лиловой рукой. Из ранца выпали ножницы, зубная щетка, тюбик с пастой для полоскания рта, зеркало, шкатулка с нитками и красивенький, ярко блестевший пенальчик для иголок.

— Полное хозяйство!

— А то! Ты в него — очередь, а он, знай, себе зубы чистит.

Кругом засмеялись. Итак, солдаты уже могли шутить. Пронзительный свист одинокого снаряда привлек их внимание.

— Палили-то! Страсть! Я думал, и жив никто не будет!

— Да ведь мимо!

— И то — мимо!

Радостно видеть около себя знакомые лица, когда смерть прошла рядом. Это так радостно, что шутка сама слетает с запекшихся в корку губ…

Способность любящих людей к сближению безгранична. Кажется, так слились два человека, что живут как один. А толкнет жизнь, и еще глубже войдут они друг в друга, еще тесней сольются в единстве чувства, в сплоченности своей любви. Оле Юханцевой никогда не приходили в голову подобные мысли. Она просто любила отца и мать, даже и не зная, какие они и за что их надо любить, — просто любила. Но здесь, в полутемном подвале аптекарского склада, в душном воздухе, полном ядовитых испарений крови и больного человеческого пота, среди стонов и воплей, перед самым лицом неумолимой смерти множества людей что-то случилось с олиной любовью. Здесь Оля поняла, за что она любит мать, за что невозможно не любить ее, и до того прониклась этой новой, «доказанной» любовью, что сама стала почти такой же, как и мать…

Вот — первые потери: Пинкин — левая рука; Казаков — правая нога; Уруднюк — контужен; Омельченко — правая нога; Офименко — голова и лопатка; Ковтун — рука; Мельник — контужен… Надежда Александровна и еще какие-то женщины, и Оля с ними, обмывали, перевязывали. Неловкая, неумелая Оля с изумлением и восторженной завистью смотрела на мать — на ее неслышную, летящую походку, на быстроту и легкость прикосновений, на уверенные движения смелых пальцев. Пришел Османьянц, в изорванной гимнастерке, без фуражки, с похожей на ржавую проволоку щетиной у висков и с перебитой кистью левой руки.

— Врачу, исцелися сам! — сказал он, мертвенно улыбаясь. — Пожалуй, придется откромсать…

И уперся плечом в сырую стену, такой же бледный, как стена. Оля сняла часовую браслетку с его раненой руки. Она старалась это сделать, как мать, — быстро и легко, и, вероятно, ей удалось так сделать, потому что Османьянц не только больше не бледнел, но даже еще и улыбался, чуть слышно поскрипывая зубами. Впрочем, это было уже тогда, когда к нему подошел хирург…

* * *

Золотой месяц плавал в синеве вечернего неба и осыпал жемчугом сумеречную землю. Сотни ракет то и дело взвивались за рекой, освещая крепость, и месяц бледнел в белых разливах их ослепительного блеска. Орудия гремели, без перерыва обстреливая Брест. В эту ночь, с двадцать третьего на двадцать четвертое, гитлеровцы ждали большой вылазки советского гарнизона.

Вылазка была не по силам гарнизону. Но вместе с тем и успех его обороны был очевиден. Штурмы двух первых дней не удались; гитлеровцы отошли от крепости, уложив под ее стенами множество людей. Растерянность, владевшая осажденными в первые минуты нападения, исчезла. Их сопротивление становилось все более организованным и стойким.

— И уж тут наше дело — помочь, — говорил Юханцеву заместитель командира 84-го стрелкового полка по политической части, — разработать общий план обороны и прочее. Это, Яков Павлович, все равно как производственное совещание на заводе. Политика, производство, быт — все в переплете, пока тут же, на совещании, не распутается… И тогда…