Когда любовь была «санкюлотом»

Эти призывы к убийствам, возбуждавшие юную душу Симоны Эврар, начали раздражать Национальное собрание. Особенно в тот день, когда Марат написал в своей газете: «К оружию, граждане!.. И пусть ваш первый удар падет на голову бесчестного генерала [43], уничтожьте продажных членов Национального собрания во главе с подлым Рикетти [44], отрезайте мизинцы у всех бывших дворян, сворачивайте шею всем попам. Если вы останетесь глухи к моим призывам, горе вам!» [45]

Мирабо и особенно Лафайетт пришли в ярость. Генерал тут же послал триста человек в типографию «Друга народа».

Все шкафы и ящики были обысканы, все экземпляры газеты конфискованы, но Марата не нашли, он успел спрятаться в каком-то погребе.

В этом малопригодном для творчества месте журналист продолжал писать свои кровавые манифесты. Обыск, сделанный в типографии, поверг его в отчаяние, и он начал призывать толпу убивать солдат национальной гвардии, а женщинам приказывал превратить Лафайетта в Абеляра.

Генерала чуть удар не хватил, и он бросил полицию по следу Марата.

Затравленный «друг народа» целую неделю скрывался, он писал статьи то на чердаке, то в подвале, то в келье монастыря францисканцев.

В один прекрасный день рабочий типографии его газеты нашел для него убежище.

— Моя невестка, Симона Эврар, восхищается вами, — сказал он. — Она готова спрятать вас у себя. Кто станет искать Марата у простой работницы игольной фабрики? Марат согласился.

На следующее утро он пришел к Симоне, которая с первого взгляда влюбилась в него.

Этот рот, требовавший крови, эти глаза, блестевшие при виде фонаря, этот лоб, за которым рождались планы убийств, эти руки, как будто душившие кого-то все время, все это ужасно возбуждало девушку.

В тот же вечер она стала любовницей публициста…

Два месяца Марат прятался в маленькой квартире на улице Сент-Оноре, окруженный любовной заботой и нежностью Симоны, которая его просто боготворила.

Пока он писал призывы к убийствам, которые должны были возбуждать парижан, молодая девушка, знавшая, как он любит поесть, готовила ему вкуснейшие рагу в винном соусе…

Это уютное существование пророка в домашних туфлях безумно нравилось Марату. Однажды мартовским днем перед открытым окном, пишет Верньо, он взял свою любовницу за руку и «поклялся жениться на ней в храме природы».

Взволнованная Симона разрыдалась.

* * *

Увы, через несколько дней, вечером, Марату сообщили, что его убежище раскрыто и Лафайетт собирается арестовать его. Перепуганный Марат поспешил укрыться у… священника из Версаля, который милосердно приютил его.

Несколько дней он провел в этом новом убежище.

Но покровительство церкви стоило ему новых мук… И он покинул дом кюре, чтобы спрятаться у гравера по им ни Маке.

Повел он себя в его доме просто безобразно.

Его хозяин жил с девицей Фуэс, которой было той двадцать пять лет и которая была весьма привлекательна Марат посмотрел на нее с вожделением, и лицо его приняло то жестокое выражение, которое так нравилось женщинам [46]. Покой мадемуазель Фуэс был нарушен и когда через несколько дней гравер на три недели отлучился из дому, она без колебаний отдалась «другу народа».

Вернувшись, Маке, естественно, все узнал от добрых соседей. Он пришел в страшную ярость и выкинул Марата вон.

На этот раз журналист уехал в Лондон. Однако боясь преследования, он внезапно вышел из дилижанса в Амьене, долго прятался в лесу, а потом вернулся в Париж…

В столице его подстерегали теперь две опасности: с одной стороны, полиция Лафайетта, а с другой — гравер Маке, смертельно ненавидевший его [47].

И тогда Марат вернулся в дом Симоны Эврар…

Там его не смогли найти полицейские ищейки Национального собрания (хотя некоторые историки свидетельствуют обратное).

Марат прятался у нее долгие месяцы, а любовница нежно ухаживала за ним.

ГОСПОЖА ДЮ БАРРИ ИНТРИГУЕТ ПРОТИВ РЕВОЛЮЦИИ

Она могла эмигрировать и спокойно состариться за границей, но бывшая фаворитка посвятила себя монархическому делу.

Жак ПРЕВО

11 января 1791 года газетчики распространили новость, заставившую размечтаться многих женщин.

Предыдущей ночью воры проникли во дворец Лувесьен, возле Марли, и унесли кучу драгоценностей, одно перечисление которых могло свести с ума.

Добрые граждане из уст в уста передавали друг другу новости.

— Говорят, там была роза, сделанная из двухсот пятидесяти восьми бриллиантов… а еще колье из двухсот отборных жемчужин и алмаза величиной с голубиное яйцо…

Комментарии были вполне определенными.

— Воры правильно поступили! — говорили люди. — Владеть таким сокровищем в наше время — это преступление против Родины.

Женщины были еще более категоричны.

— Это оскорбление, нанесенное народу! Только шлюха может хранить такие драгоценности у себя.

Атмосфера накалялась, и вот уже люди требуют гильотины не для взломщиков, а для жертвы этого невероятного ограбления.