Когда меня не стало

– Нет. Я приехал сюда по приглашению Петра Филипповича как ювелир, которому есть что предложить прекрасной женщине… Но, пользуясь случаем, я все же приношу извинения за своего племянника и прошу принять вот эти деньги… – Герман достал из нагрудного кармана пиджака толстый конверт. – Я не скрою, что эти деньги мне передал Макс, когда узнал, что я увижу вас… Будьте благоразумной и примите их. Что касается остального, то извольте взглянуть вот на это… – с этими словами Герман Леви взял со стола большой сафьяновый тисненый футляр глубокого черного цвета, раскрыл его, и Белла увидела набор из колье, браслета, серег и колец, выполненный из золота и янтаря. Все изделия представляли собой сцены из жизни насекомых. Медовые тягучие капли застывшей янтарной смолы ювелир превратил в жужелиц и златок, сверчков и жуков; золотые граненые пластины, служащие основой для этого ювелирного изящества, Леви украсил изумрудными узорами, изображающими травинки или листья. Венцом коллекции было колье, представляющее собой выполненную с большим вкусом сцену… убийства. Золотой жук, пронзенный острым жалом крупной осы, сделанной из платины в сочетании с бриллиантовой пылью, умирал на янтарных, переполненных медом сотах… И это было так символично! Кто из смертных не увязал по самые уши в меду собственных и чужих грехов?

На спинке осы можно было различить небольшой вензель, отлитый из золота: «OSA». Точно такие же знаки присутствовали на различных фрагментах серег, браслета и колец.

– Тебе нравится? – услышала она голос Володарского и очнулась от цепляющихся друг за дружку невеселых мыслей, которые навеяло ей это великолепие.

– Да, у меня нет слов… Но скажите, – Белла подняла глаза на Леви, – ведь вы сделали это на заказ?..

Он чуть заметно кивнул головой. И Белла поняла: Макс познакомил своего дядю с Борисовым, который, очевидно, желая увековечить свой смертоносный, жалящий символ, заказал ювелиру этот набор.

– Это ОН придумал или ВЫ? – спросила Белла, хотя заранее знала ответ.

– Жалить может не только убийца и вор, если вы хотели услышать от меня правду, – довольно жестко проговорил Леви, – но и красота. – Он поднял голову и посмотрел на стоящего рядом с ним Володарского. – Вы, Изабелла, – само жало. Смотрящий на вас мужчина превращается в жука, сгорающего в огне собственной страсти… А вы все жалите и жалите, сами того, быть может, не ведая. Это я вам сказал не как ювелир, а как мужчина. Если бы вы были свободной женщиной, я бы предложил вам ВСЕ. Я эстет, это во-первых, а вы – большая умница, что тоже меня привлекает. Видеть вас каждый день, ощущать ваше тело… Это неслыханное счастье для мужчины. И поэтому мне очень сложно понять Макса… Вы, Белла, само совершенство… А что будет, когда вы по-настоящему расцветете, я даже не могу представить…

– Герман, вы опоздали, – произнес громким и сильным голосом Володарский, – я оценил эту женщину много раньше вас…

«Зу-Зу… Ты мой зверек, ты моя девочка, моя женщина… и я обожаю тебя… твои коротко остриженные волосы, все сто восемьдесят сантиметров твоего гибкого и стройного тела, твои длинные руки и ноги, длинную шею, длинные глаза…» – «Длинные глаза, это как?» – «У тебя действительно длинные глаза, похожие на туловища длинных и изящных рыбок…»

Белла слизнула выкатившуюся на губу слезу и всхлипнула: «Макс, как ты мог так поступить со мной?»

Она сидела, не слыша, о чем говорили в ее присутствии мужчины, смотрела на огонь в камине, а видела Макса, обнимающего Веру Фишер.

– …Надень, я посмотрю…

Она вздрогнула, понимая, что на этот раз обращаются уже к ней. Володарский жестом господина спустил с ее плеч скользящий шелк халата, обнажив Беллу чуть ли не до пояса, и сам собственноручно застегнул на ее шее замочек бесценного колье. На груди оно смотрелось как живое. Петр Филиппович продел ей в уши тяжелые серьги, надел на пальцы кольца с божьими коровками и светлячками, щелкнул замочком на браслете и, не удержавшись, поцеловал Беллу в обнаженное плечо.

– Сюда подойдет золотистая органза в сочетании с бледно-изумрудным атласом и розовым бархатом, – прошептал ювелир, глядя как завороженный на раскрасневшуюся, с блестящими от слез глазами Изабеллу. – Если бы мы были сейчас в Москве, я бы рекомендовал вас одной замечательной портнихе… Я не люблю слово «модельер», оно у меня почему-то ассоциируется с Мольером и эшафотом. Но у Эммы действительно золотые ручки… Я обязательно вас с ней познакомлю…

4 сентября

Утром Белла отдалась ему как хозяину. И он понял это.

Она лежала, уткнувшись в подушку, и думала о Максе. О Вере Фишер.

Володарский поднял ее, унес в ванную и поставил под душ.

– Все, я снимаю с тебя все обязательства… Живи как хочешь… Ты – свободна. Тот дом, в котором ты жила на Лосином острове, – твой. Купи себе квартиру в Москве, Париже, где хочешь…

На него было больно смотреть.

– Мне нужно время, чтобы привыкнуть к тебе, – сказала Белла и закашлялась от попавшей в рот воды. – Я не могу вот так быстро научиться улыбаться, а тем более смеяться… Может, я впала в анабиоз? Какое странное слово…