Когда мертвые оживут

Клянусь, я пытался столкнуть его с плота. Но не смог. Не смог от него избавиться.

Джереми — все, что у меня осталось. Убить его собственными руками — выше моих сил.

— Мигни один раз, чтобы сказать «да», и два раза, если «нет», — говорю я.

Джереми не мигает, а все норовит добраться до меня. При этом плечо у него изогнулось под жутким углом.

— Джереми, — прошептал я.

Стоит ночь. Вокруг черным-черно. Я проснулся, услышав чей-то крик. Я выплыл из одного кошмара и тут же оказался в другом.

Плот сотрясается. Джереми не оставляет попыток освободиться и разделаться со мной. Я потряс головой — ощущение такое, будто в уши попала вода, все звуки кажутся далекими и приглушенными.

— Джереми, — снова зову я несчастного.

Осторожно ползу по плоту на четвереньках, изо всех сил напрягая измученные мышцы, чтобы не завалиться. Днище прогибается под руками и коленями — похоже, нашему плавсредству тоже приходит конец. Я вплотную приближаю свое лицо к лицу Джереми, пусть это и небезопасно.

— Скажи, в тебе осталось хоть что-то?

Он то ли качает головой, то ли просто хочет выпутаться из веревок и загрызть меня.

Я совершенно уверен, что Джереми разговаривает со мной. Когда просыпаюсь, в моей голове звучит его голос. И когда смотрю на далекий горизонт, пытаясь разглядеть любые признаки жизни, он говорит мне что-то. Готов поклясться, это так.

— Ты обещал.

Он безвольно повис на шнурах. Все тело изодрано, суставы смещены, левая рука в том месте, где он особенно сильно дергался, сломана. Кожа на лице натянулась, и кажется, что заострившиеся скулы ее вот-вот проткнут.

— Я не готов.

— И я не был готов, — говорит он.

Я отворачиваюсь. Нет никакого желания общаться с ним, вообще не хочется ничего делать. Мой организм пошел вразнос: мышцы отказываются повиноваться, кости, кажется, зажили собственной жизнью, они хаотично двигаются под кожей, и я постоянно испытываю боль.

— Ты обещал, — повторяет он снова и снова, и я уже готов вышвырнуть его за борт, лишь бы только заткнулся.

Идет дождь, так что бутылки снова наполнены пресной водой. В одном из наборов выживания оказались рыболовные снасти, и я какое-то время сидел на краю плота и глядел на сверкающий крючок. Подмывало проверить, сможет ли он проткнуть утлое суденышко, чтобы мы оба утонули к чертовой матери.

Вот уже три дня, как у нас закончилась еда, нечего использовать в качестве наживки. Пробовал ловить на голый крючок, но ни одна зараза не клюнула. Я посмотрел на Джереми, точнее, на плоть, содранную со сломанного большого пальца. Стоны переросли в жалкие всхлипывания, а меня чуть не вырвало, когда я ухватился за свисающий лоскут кожи и оторвал чуть-чуть.

Я насадил его на крючок, закинул в воду и принялся ждать. В голове роились мысли о рыбе, плавающей вокруг плота, и я задумался: что, если, отведав «не-мертвой» плоти, она тоже превратится? Но тут я представил, как рву зубами жирное мясо, представил его запах и вкус, и от отчаяния меня вдруг накрыла такая слабость, что я весь затрясся.

Часы тянутся один за другим. Пронесся шторм, и снова — ничего. Я закрыл глаза и, морщась от боли, отрезал кусочек от своего пальца. Почувствовав запах крови, Джереми впал в буйство, задергался в путах так, как не дергался уже несколько дней. От неожиданности я выпустил крючок, и тот исчез в глубине.

И вот я сижу и таращусь на зажатый в пальцах кусочек собственной плоти: красный, влажный, блестящий. Внутри меня пустота, по венам бежит вода, язык покрыт толстым налетом соли. Я медленно подношу кусок пальца к губам и закрываю глаза.

Джереми стонет и извивается, глядя, как я заставляю себя сделать глотательное движение.

И снова темно, так темно, что ничто больше не имеет смысла. Снаружи бушует шторм. Он, точно соломинку, тащит плот и швыряет в разные стороны. Я крепко ухватился за стенки, пытаюсь удержаться, но безуспешно — меня швыряет на Джереми. Отбрасывает назад — и опять на него.

Все промокло насквозь, вода льется через прорехи в тенте, днище скользкое, и мне не удержаться на ногах. Я протягиваю руки к Джереми.

— Я не хочу быть один, — кричу ему. В горле пересохло, и голос звучит, словно воронье карканье. — Мне страшно.

Так трудно бороться за выживание. Я совершенно обессилел и перешагнул через болевой порог. Ничего не чувствую, хотя соль проникла в многочисленные ссадины, кожа натянулась и местами потрескалась от солнечных ожогов, а в желудке так пусто, что мне даже страшно: может, его уже и нет.

— Я боюсь умирать, — признаюсь вслух.

Джереми тянется ко мне, пытается схватить и, кажется, понимает все, что я говорю. Сейчас он, похоже, намного сильнее, чем я.

Я опустился перед ним на колени и размотал повязку, прикрывавшую нижнюю часть лица. Джереми заревел, заглушая звуки шторма, и защелкал челюстями. Прерывисто дыша, я протягиваю руку, подношу к оскаленному рту.

Внезапно наш плотик накрывает гигантская волна. Вокруг царит настоящий хаос, и в навалившемся мраке я чувствую, как острые зубы впиваются в мою руку.