Когда мое сердце станет одним из Тысячи

Я втыкаю вилку в блины и замечаю, что ее кофта надета наизнанку и задом наперед. Ярлык торчит на воротнике.

— Думаю, нам нужно показать тебя еще одному врачу, — произносит мама. — Специалисту.

Было время, когда мы с мамой были друзьями, когда мы смеялись вместе и ее не заботил тот факт, что я отличаюсь от других детей. Я просто была ее малюткой. А сейчас ее волнуют только психологи, лечение и терапия. Я знаю, что я сама виновата, что вызываю столько проблем, но мне хочется, чтобы все снова стало как прежде.

— Врачи слишком дорого стоят, — замечаю я. — Ты так сама всегда говоришь.

— Это неважно, — она берет вилку, точно оружие. — Я готова потратить любые деньги. Я найду способ. Хочу, чтобы тебе стало лучше.

Я тяну себя за косичку.

— Я знаю, это сложно, но, пожалуйста, постарайся так не делать, — говорит она. — Помнишь, что сказала доктор Эванс? Лучше тебе научиться это контролировать сейчас, пока ты еще маленькая.

Я подтыкаю руки под себя. Дыхание выходит быстрым и поверхностным.

— Я уже записала нас, — говорит мама. — Мы поедем к доктору Эшу сегодня.

Не имеет смысла спорить, не имеет смысла ничего говорить. Решение принято. Однажды, уже давно, я пыталась спрятаться под кроватью, потому что не хотела ехать к врачу. Мама насильно вытянула меня оттуда, не обращая внимания на крики и сопротивление.

В четыре часа мы приезжаем в кабинет доктора Эша, и он просит маму подождать снаружи, пока он поговорит со мной. Я сажусь в кресло, чувствую напряжение и ерзаю. У доктора Эша редеющие светлые волосы, куча дипломов на стене и пластиковая многоцветная модель мозга на столе. Он замечает, что я разглядываю мозг, улыбается и говорит:

— Хочешь взять его в руки?

Я киваю.

— Давай.

Я кручу мозг в руках. Он похож на головоломку из разных частей, которые держатся вместе. Я разбираю его, держу в руках гипоталамус, маленький и согнутый, как креветка, и изучаю завитки и извилины коры головного мозга.

— Твоя мама говорит, что ты много читаешь.

— Да.

Он достает блокнот.

— А чем еще тебе нравится заниматься?

— Рисовать — в основном лабиринты. А еще мне нравятся животные.

Он что-то записывает.

— Я задам тебе еще несколько вопросов. У тебя диагностировали ПРР-БДУ несколько лет назад, тебе назначили терапию и лекарства, но тебе не стало легче в школе. Это правда?

Я киваю, прижимая пластиковый гипоталамус к груди. Есть что-то успокаивающее в его форме.

— Недавно тебя исключили. Можешь рассказать, что произошло?

— Я побила мальчишек, — бормочу я.

Он сгибает руки и сводит тонкие песочные брови:

— А зачем ты это сделала?

Я думаю о тех задирах, как они смеются и произносят те ужасные, злые слова. Ногти впиваются в ладони.

— Потому что они это заслужили.

Он хмыкает, не разжимая губ, постукивает большими пальцами друг о друга и изучает меня в тишине несколько секунд. Затем он задает вопрос, которого я не ожидаю:

— У тебя бывает чувство, что все против тебя? Учителя или другие ученики, например?

Я думаю о том, как другие дети шепчутся у меня за спиной. Думаю о девочках, которые смеялись надо мной на игровой площадке, когда я лаяла, как собака; об учительнице, которая посадила меня в коробку. Думаю о директоре, который уставился на меня своими темными пуговичными глазами, о его словах секретарше, когда он думал, что я не слышу: «Есть что-то противоестественное в этой девочке». Я сглатываю, мое сердцебиение ускоряется:

— Да.

Он записывает в блокнот что-то еще.

— Можешь рассказать подробнее?

Я опускаю голову.

— Никому нет до меня дела. Все говорят, что хотят помочь, но они не хотят.

— Ммм, а про маму свою ты тоже так думаешь?

Я задумываюсь.

— Нет, мама не такая.

Через несколько секунд я добавляю:

— Но иногда мне кажется, что ей нравлюсь только другая я.

Он вскидывает брови:

— Другая ты?

— Да. — Мое тело тихо раскачивается вперед-назад, я сжимаю пластиковый гипоталамус в руке, подыскивая слова, чтобы объяснить. Я скучаю по тебе настоящей. — Мама говорит, что внутри меня есть другая «я». Иногда мне кажется, что мама разговаривает с ней.

— Ну что же, это… интересно, — он откашливается и что-то записывает.

— Элви, ты слышишь или видишь что-то странное? Может, ты, к примеру, замечаешь какие-то вещи, которых другие люди, кажется, не замечают?

Я думаю о том, как мне действует на нервы клацанье стекла, как тиканье часов эхом отзывается в голове и как от громкого голоса мне хочется свернуться в комочек и спрятаться. Никто больше, кажется, не замечает таких вещей.

— Да.

— Это голоса, или шумы, или еще что-то?

— И то, и другое.

— Эти вещи мешают тебе или тревожат?

— Да.

Доктор Эш кивает и делает еще несколько записей.

— Из-за этого, должно быть, тебе было очень сложно в школе.

Сердце быстро бьется. Может это наконец доктор, который на самом деле слушает меня. Может, он примет меня всерьез и поможет, вместо того чтобы думать, что я сама во всем виновата.

— Да.

Он наклоняется ко мне и говорит очень низким и серьезным тоном:

— Мне нужно, чтобы ты ответила на этот вопрос как можно честнее, даже если тебе кажется, что мне может не понравиться ответ.

Я киваю.