КАКУЮ РОЛЬ ИГРАЮТ ТОНАЛЬНОСТИ
Первое, над чем, приступая к работе, задумываются композиторы (Бетховен и Дворжак не исключение), — это вопрос о тональности. У них был большой выбор, так как и мажор, и минор имеют по двенадцать тональностей. Почему Бетховен для своего скрипичного концерта выбрал «ре-мажор», а Дворжак для симфонии «ми-минор», нам уже никогда не узнать. Но легко предположить, что они считали их наиболее подходящими для переложения на музыку тех мыслей и чувств, которые их волновали.
Теоретики музыки всегда размышляли над тем, имеет ли каждая тональность только ей одной присущий характер. То есть они в известной мере уподоблялись учёным, которые для каждого свойства характера пытаются найти определённый ген. Есть даже целые каталоги, в которых точно указывается, какое впечатление производит та или иная тональность. Например, «до-мажор» — выражение чистоты и невинности, «ля-мажор» — нарастающей жизнерадостности, «ми-бемоль-мажор» звучит празднично и торжественно, а «фа-мажор» — мягко и ласково. Для минорных тональностей тоже были придуманы свои признаки: «до-минор» считалась тёмной и многозначительной, «ре-минор» — мрачной и зловещей, «си-минор» — строгой и фатальной. К тем, кто особенно интенсивно занимался этим вопросом, относится поэт и композитор Кристиан Фридрих Даниель Шубарт, современник Гайдна и Моцарта. Когда в 1777 году за свободомыслие и критику знати его бросили на десять лет в тюрьму, он сочинил в заключении «Эстетику музыкального искусства», в которой каждой тональности приписал особую характеристику.
Даже если эти характеристики не принимать за чистую монету, не подлежит сомнению, что воздействие сочинения в определённой мере зависит от выбранной тональности. Мажор не всегда только мажор, а минор не всегда только минор, многое связано ещё и с тем, «ре-минор» это или «соль-минор», «ми-бемоль-мажор», «соль-минор» или «до-диез-минор». Тональность окрашивает всю композицию и определяет впечатление, которое она вызывает у слушателя.
МАЖОР И МИНОР УНИВЕРСАЛЬНЫ
Примечательно, кстати, что мажор и минор, по-видимому, одинаково воздействуют на всех людей, даже на тех, кто никогда ещё не соприкасался с европейской музыкой. По крайней мере, к такому выводу недавно пришла группа учёных из Лейпцигского института Макса Планка, исследовавшая обособленно живущее горное племя в африканском Камеруне. Впервые в жизни слушая классическую и поп-музыку, эти первобытные люди испытывали точно такие же эмоции, как и мы, — радость, печаль или страх.
Вот только — и тут я возвращаюсь к исходной точке — на вопрос о том, какие эмоции вызывают мажор и минор, нельзя исчерпывающе ответить с помощью простых слов «весело» и «печально». Дело с «ладами», как называют мажор и минор на профессиональном языке, обстоит совсем не так просто и однозначно. Напротив, если принимать во внимание всю теоретическую подоплёку, оно выглядит довольно сложным. В годы учения я довольно интенсивно и подробно занимался изучением системы мажоро-минора и её господствующей роли в европейской музыке. Но надо ли мне было сейчас рассказывать об этом своим друзьям, делать доклад о больших и малых терциях, интервалах, рядах обертонов и прочих музыкально-теоретических подробностях? Я ведь хотел подготовить их к концерту в живом исполнении, а не бомбардировать специальными научными вопросами.
ЧТО СКАЗАЛ МОЙ ПРЕДШЕСТВЕННИК ЦЕЛЬТЕР О ПРОБЛЕМЕ МИНОРА
Но всё же избежать небольшого экскурса в теорию я не мог, хотя бы из уважения к родственнику. По другому поводу я уже рассказывал Морицу и Лене о своём дальнем родственнике Карле Фридрихе Цельтере, воспитателе и учителе Феликса Мендельсона. Цельтер состоял в тесной дружбе с Гёте, и однажды, как я узнал из их переписки, король поэтов поставил перед музыкантом вопрос: «Откуда идёт почти всеобщее стремление к минору, которое ощущаешь даже в полонезе?»
Я снял с полки книгу и прочёл ответ Цельтера: «Минорная тональность отличается от мажорной благодаря малой терции, которая ставится на место терции большой. Наша теперешняя диатоническая (естественная) гамма вытекает из деления струны. Если делишь её на половинки, получается октава; если на три части — квинта в чистом виде; если же делишь её на пять частей, выходит большая терция. Струну можно делить на сколько угодно частей, но малую терцию всё равно не получишь, хотя и подберёшься к ней почти вплотную. Поэтому малая терция не непосредственный дар природы, а творение новейшего искусства».
Я захлопнул книгу, посмотрел на обоих и увидел, что не очень-то они поняли услышанное. Но всё же разобрались в главном: вопрос о мажоре и миноре зависит от расстояния в гамме между основным и третьим тоном, то есть от того, применяется ли большая или малая терция. При этом малая терция — это, как выразился Цельтер, не дар природы, а искусственное изобретение.
ОТКУДА БЕРУТСЯ НАЗВАНИЯ