Когда мы были сиротами

Когда мы с дядей Филипом направлялись к выходу, я, не оборачиваясь, небрежно помахал маме рукой и устремился к ожидавшему нас экипажу. Но на нижней ступеньке крыльца дядя Филип сжал мне плечо и сказал:

— Эй, дружок, попрощайся-ка с мамой! — Словно не заметил, что я уже это сделал.

Впрочем, тогда я ни о чем не задумался, лишь оглянулся, как он велел, и еще раз помахал рукой маме — ее элегантная статная фигура четко вырисовывалась в дверном проеме.

Большую часть пути экипаж следовал по той самой дороге, по которой мы с мамой обычно ездили в центр города. Дядя Филип был молчалив, что немного удивило меня, но прежде мне никогда не приходилось одному кататься с ним в экипаже, и я решил, что, возможно, такова его привычка. Тем более что, стоило мне спросить его о чем-нибудь, мимо чего мы в данный момент проезжали, как он тут же бодро отвечал, но уже в следующий момент снова погружался в молчаливую задумчивость. Широкие тенистые бульвары сменились тесными запруженными людьми улочками, и наш возница стал кричать на пешеходов и рикш, преграждавших дорогу. Когда мы ехали мимо сувенирных лавок на Нанкин-роуд, я, помнится, изогнулся, чтобы заглянуть в витрину магазина игрушек на углу Кванджу-роуд и приготовился к тому, что вот-вот почувствую гнилостный запах, поскольку мы приближались к овощному базару, как вдруг дядя Филип ткнул палкой в спину вознице, чтобы тот остановился.

— Отсюда мы пойдем пешком, — сказал он мне. — Я знаю короткий путь, так будет гораздо быстрее.

Это показалось мне весьма благоразумным, поскольку я по опыту знал: улочки в этом районе часто настолько забиты людьми, что экипажи или автомобили порой минут по пять, даже десять вообще не могут сдвинуться с места. Вот почему я без возражений позволил ему помочь мне выбраться из экипажа. Но помнится, именно в тот момент у меня возникло едва уловимое ощущение: что-то не так. Быть может, было нечто необычное в самом прикосновении дяди Филипа, когда он помогал мне выйти, или в его поведении в целом. Но он тут же улыбнулся мне и сказал что-то, чего я толком не расслышал из-за стоявшего вокруг гвалта. Он указал на ближайший проход, и я последовал за ним, стараясь держаться как можно ближе, пока он протискивался через пеструю толпу. С ярко освещенной солнцем улицы мы попали в густую тень. Здесь, в гуще толкающейся и гомонящей людской массы, дядя Филип остановился и повернулся ко мне. Сжав мое плечо, он спросил:

— Кристофер, ты знаешь, где мы находимся? Можешь угадать?

Я огляделся кругом и, указав на каменную арку, под которой люди теснились у овощных прилавков, ответил:

— Да. Вон там — Кюкиан-роуд.

— Ага. Значит, ты знаешь, где мы. — У него вырвался странный сдавленный смешок. — Ты неплохо ориентируешься.

Утвердительно кивнув, я ждал, что же будет дальше, но постепенно меня стало охватывать тревожное предчувствие чего-то ужасного. Вероятно, дядя Филип хотел добавить что-то — быть может, он вообще планировал все сделать по-иному, — но, думаю, в тот момент, когда мы стояли друг против друга, со всех сторон стиснутые людьми, он прочел в моих глазах понимание того, что игра окончена. Мучительное смущение отразилось на его лице, и в окружающем гуле я едва расслышал, как он произнес:

— Хороший мальчик.

Он опять сжал мое плечо, глядя куда-то поверх моей головы, потом, судя по всему, принял окончательное решение, о котором я уже догадывался.

— Хороший мальчик! — повторил он на сей раз громче — его голос дрожал — и добавил: — Я не хотел причинить тебе зла. Ты это понимаешь? Я не хотел причинить тебе зла.

С этими словами он резко повернулся и растворился в толпе. Я сделал нерешительную попытку догнать его, через несколько мгновений даже заметил мелькнувший где-то впереди его белый пиджак, но, пройдя под аркой, дядя Филип снова исчез из поля моего зрения — теперь уже навсегда.

Несколько минут я неподвижно стоял в толпе, стараясь не думать о том, что случилось. Потом бессознательно начал продвигаться назад, в том направлении, откуда мы пришли, к улице, на которой остался наш экипаж. Пренебрегая всеми правилами приличий, я отчаянно толкался, порой протискиваясь между стоявшими вплотную друг к другу людьми, чем вызывал то смех, то сердитые оклики. Наконец добрался до нужной улицы, чтобы убедиться — экипаж давно уехал. Несколько секунд я в страшном замешательстве стоял посреди улицы, стараясь мысленно представить дорогу домой. Потом изо всех сил побежал.

Миновав Кюкиан-роуд, я пересек вымощенную неровными булыжниками Юньнань-роуд и на Нанкин-роуд снова оказался в тесной толпе. Очутившись наконец на Бабблинг-Вел-роуд, я уже задыхался и, словно выброшенная на берег рыба, хватал воздух ртом. Но теперь меня ободряло сознание, что от дома меня отделяла только эта длинная, прямая, относительно свободная улица.