Когда мы были сиротами

— По большей части это, собственно, даже и не китайские вещички, — ответил я. — Понимаешь, я всего лишь хочу сказать, что для меня мой сундук был чем-то особенным. Если бы он пропал, мне было бы очень жаль.

Она пожала плечиками и прижала лошадку к щеке.

— Мне тоже было жаль. А теперь всё прошло. В жизни нужно смотреть только в будущее.

— Да. Кто бы это тебе ни сказал, он был в определенном смысле прав. Ладно, как хочешь. Забудь про свой сундук, но помни… — Я внезапно замолчал, не зная, что именно сказать.

— Что — помни?

— Да нет, ничего. Просто помни: если тебе захочется поделиться со мной чем-нибудь, что тебя тревожит, я всегда рядом.

Хорошо, — весело ответила она.

По дороге к дому я оглянулся и увидел, что она снова бродит по саду, заставляя лошадку совершать воображаемые прыжки в воздухе.

Дать Дженнифер подобное обещание отнюдь не было проявлением легкомыслия с моей стороны. В тот момент я был искренне готов исполнить его, к тому же со временем моя привязанность к Дженнифер только возросла. Но вот настал день, когда я собирался ее покинуть, и теперь даже не знаю, насколько долгой окажется наша разлука. Вполне вероятно, я преувеличиваю зависимость Дженнифер от меня. Более того, если все пойдет хорошо, я могу вернуться в Лондон еще до начала ее следующих школьных каникул, так что она не успеет толком заметить моего отсутствия. И тем не менее вынужден был сообщить мисс Гайвенс, когда она вчера вечером без всяких эмоций спросила меня об этом, что моя поездка может продлиться гораздо дольше. Эта неопределенность свидетельствует о моих жизненных предпочтениях, и, уверен, Дженнифер не замедлит сделать выводы. Какую бы бодрую гримаску она ни изобразила, я-то знаю, что она воспримет мое решение как предательство.

Нелегко объяснить, как я к этому пришел. Могу лишь сказать, что это началось несколько лет назад — задолго до появления в моем доме Дженнифер. Меня начало посещать смутное ощущение, будто некоторые люди осуждают меня, но я пытался побороть его. Забавно: эта мысль возникала у меня чаще всего в обществе тех, кто наверняка больше других ценил мои успехи. Скажем, беседуя за ужином с каким-нибудь государственным деятелем, полицейским чином или даже с клиентом, я бывал неприятно поражен холодностью рукопожатия, незначительной репликой, оброненной меж любезностей, вежливой глухотой собеседника именно в тот момент, когда я ожидал бурных изъявлений благодарности. Дошло до смешного: в подобных случаях я принимался лихорадочно вспоминать, не обидел ли когда-либо ненароком этого человека, но в конце концов пришел к выводу, что такая реакция связана с общим восприятием моей персоны.

То, о чем я толкую, довольно неопределенно, и трудно привести конкретные примеры для иллюстрации. Но думаю, все же можно сослаться на странный разговор, который состоялся у меня прошлой осенью в темной аллее неподалеку от деревушки Коринг, в Сомерсете, с инспектором полиции из Эксетера.

Я расследовал тогда одно из самых жестоких в моей практике преступлений. В деревню я прибыл лишь через четыре дня после того, как в этой самой аллее были обнаружены тела детей и непрекращающиеся дожди успели превратить канаву, в которой их нашли, в сплошной грязевой поток. Поиск каких бы то ни было достоверных улик был чрезвычайно затруднен. Тем не менее к тому моменту, когда я услышал за спиной шаги инспектора, у меня уже сложилось совершенно ясное представление о том, что здесь произошло.

— В высшей степени гнусное дело, — констатировал я, когда он приблизился.

— Мне дурно становится, когда я об этом думаю, мистер Бэнкс, — признался инспектор. — Просто дурно.

До этого я сидел на корточках, изучая кусты, но теперь поднялся, и мы стояли лицом друг к другу под нескончаемым моросящим дождем.

— Знаете, сэр, — сказал инспектор, — сейчас я сожалею, что не стал плотником, как хотел мой отец. Искренне сожалею. После того как увидел это, жалею по-настоящему.

— Согласен, это ужасно. Но нельзя отчаиваться. Мы обязаны позаботиться о том, чтобы справедливость восторжествовала.

Он сокрушенно вздохнул:

— Я пришел, чтобы спросить вас, сэр, составили ли вы уже представление об этом деле. Потому что, видите ли… — Подняв голову, он взглянул на сочащиеся дождевыми каплями кроны деревьев, потом продолжил с надрывом: — Видите ли, мое собственное расследование привело меня к определенному выводу. Выводу, который вызывает у меня отвращение.

Я угрюмо кивнул и сказал с горечью:

— Боюсь, вывод ваш правилен. Если четыре дня назад все это казалось самым чудовищным преступлением, какое только можно вообразить, то сейчас можно утверждать: правда еще более ужасна.

— Как такое вообще возможно, сэр? — Инспектор страшно побледнел. — Как могут случаться подобные вещи? Даже после стольких лет службы я никак не могу этого понять… — Он замолчал и отвернулся.

— Это и впрямь шокирует: словно мы с вами заглянули в черную бездну, — тихо сказал я, — но, увы, у нас нет выбора.

— Ну, если бы речь шла о каком-нибудь сумасшедшем прохожем, я бы мог еще как-то понять. Но это!.. Я просто отказываюсь верить.