Когда мы были сиротами

— Ты и представить не можешь, сколько у меня хлопот с шоферами с тех пор, как началась эта передряга. Один был убит в первый же день японских обстрелов. Я нашел другого, который оказался бандитом. Он все время исчезал по своим делам, и его днем с огнем нельзя было найти, когда требовалось куда-нибудь ехать. Однажды он прибыл за мной в Американский клуб в рубашке, перепачканной кровью, — не своей, как я догадался, — и при этом даже не извинился! Типичный китаец. Это было последней каплей, переполнившей мое терпение. Потом я нанимал еще двоих. Те, как выяснилось, совсем не умели водить машину. Один из них в конце концов врезался в рикшу и весьма серьезно покалечил беднягу. Тот, что служит у меня теперь, не намного лучше, поэтому давай скрестим пальцы и будем надеяться, что он довезет нас целыми и невредимыми.

Я не стал задумываться над последней фразой Моргана, потому что, насколько мне помнилось, мы не договаривались ехать в этот вечер куда-нибудь еще. К тому же он без всякой паузы перешел к рассказу о трудностях, которые переживал отель: гостиная, где мы сидели, по его утверждению, не всегда была так тускло освещена, просто с началом войны перестали поступать лампочки с чапейских фабрик; здесь еще ничего, а в других помещениях постояльцы вообще вынуждены передвигаться в кромешной тьме. Кроме того, Морган обратил мое внимание, что по крайней мере трое музыкантов оркестра, расположившегося в дальнем конце гостиной, не играли на своих инструментах.

— Это потому, что на самом деле они — носильщики. А настоящие музыканты либо сбежали из Шанхая, либо убиты. Тем не менее они честно стараются изображать музыкантов.

Теперь, когда Энтони указал на них, я увидел, что старались они из рук вон плохо. Один выглядел так, будто ему смертельно надоело держать смычок на струнах скрипки; другой стоял, совершенно забыв, что у него в руках кларнет, и, разинув рот, глазел на настоящих музыкантов. Только после того, как я выразил восхищение осведомленностью Моргана по части закулисной жизни отеля, он сообщил мне, что переехал сюда больше месяца назад, сочтя свою квартиру «расположенной слишком близко к линии огня, чтобы оставаться комфортабельной». Когда же я пробормотал что-то сочувственное насчет того, что ему пришлось покинуть свой дом, настроение у него мгновенно переменилось, и я впервые заметил на его лице печаль, напомнившую о несчастном и одиноком мальчике, какого я знал в школе.

— В любом случае эта квартира мало напоминала настоящий дом, — признался он, уставившись в свой бокал. — Я — да несколько приходящих слуг. В сущности, то была лишь жалкая конура. В некотором роде война стала для меня удобным предлогом, чтобы сбежать оттуда. Вся мебель там была китайской — негде даже уютно расположиться. Как-то завел себе певчую птичку, так она сдохла. Здесь мне лучше. И поилка под рукой. — Опустошив свой бокал, Энтони взглянул на часы и добавил: — Что ж, не будем заставлять их ждать. Машина у входа.

В манерах Моргана была некая небрежная настойчивость, которой, казалось, невозможно противиться. А помимо того, я тогда еще не освоился в городе и привык, что хозяева постоянно возили меня с одного мероприятия на другое. Итак, я последовал за Морганом на улицу и вскоре уже сидел рядом с ним на заднем сиденье автомобиля, двигавшегося по запруженным людьми улицам Французской концессии.

В первые же минуты нашего путешествия водитель едва не столкнулся со встречным трамваем, и я ожидал, что Морган опять заведет свою песню о проблемах с шоферами. Но он был задумчив и молча смотрел на проплывавшие мимо неоновые вывески и китайские флаги. Лишь однажды, когда я, попытавшись выяснить, куда мы, собственно, едем, спросил: «Как ты думаешь, мы не опоздаем?» — он взглянул на часы и рассеянно ответил: «Они так долго ждали тебя, потерпят еще несколько минут. Тебе все это, должно быть, кажется странным».

После этого мы какое-то время почти не разговаривали. Машина свернула на боковую улицу, где в свете фонарей на тротуарах с обеих сторон виднелось множество странных фигур: кто-то сидел на стуле, кто-то — на корточках, некоторые спали, устроившись прямо на земле — поджав ноги и тесно прижавшись друг к другу. Людей было так много, что свободным для машин и пешеходов оставалось лишь узкое пространство посередине. Люди были разного возраста — я видел даже грудных детей, спавших на руках у матерей, — и все их пожитки лежали тут же, рядом: рваные тюки, птичьи клетки, иногда — тележки на колесах, до отказа набитые всяким хламом. Теперь я начал привыкать к подобным картинам, но в тот вечер смотрел в окно и поражался. Лица были преимущественно китайскими, но ближе к концу улицы я заметил группку европейских детей, скорее всего русских.

— Беженцы с северного берега, — безучастно пояснил Морган и отвернулся.

Несмотря на то что сам был в некотором роде беженцем, он, похоже, не испытывал особой жалости к товарищам по несчастью. Даже когда мы проехали прямо по какой-то спящей фигуре и я в ужасе оглянулся, мой спутник лишь пробормотал: