Когда мы остаемся одни

Иногда она смотрела на Братца Кролика и понимала, что вместе с той ложью Рябинину потеряла что-то очень важное, что словами не назовёшь, но и вернуть уже нельзя. Но тут выходил из своей комнаты Глеб, улыбался ей, шутил, и то, что было когда-то с Рябининым, казалось глупым, ненужным, смешным. А потом Глеб уезжал по своим делам или погружался с головой в ноутбук, а Янка опять оставалась одна с Братцем Кроликом в кармане.

Особенно трудно было отделаться от всяких таких размышлений на работе. Плеера у неё не было, приходилось слушать свои мысли, и Янке казалось, что никогда раньше она так много не думала.

Янка шла из Интернет-клуба, а навстречу ей шёл Ростик. Один.

– Ростик! Ты куда?

– Никуда, – буркнул он и прошёл мимо Янки. А на щеках – дорожки от слёз.

Янка схватила его за руку.

– Ты чего? Ты куда собрался?

– А чего он…

– Кто? Дед? Да ладно, чего ты.

Ростик дёрнул плечом, отвернулся.

– Пьяный, что ли? – догадалась Янка.

Дедушка работал на коньячном заводе в Коктебеле технологом. Он каждый день выпивал, но редко пьянел, только по пятницам, когда впереди были выходные и можно было отсыпаться до обеда. И тогда он становился особенно ворчливым и придирчивым. Начинал вспоминать, как он ещё при Советском Союзе работал на массандровском винзаводе, как они перед проверкой, если было перевыполнение плана, сливали вино в море, и мальчишки околачивались у сливной трубы, горстями пытались поймать и выпить это вино, а охрана их гоняла. Плаксивым голосом рассказывал, что его отец был партизаном в Великую Отечественную, чуть не погиб от голода, а его потом ни за что ни про что в лагеря, там он и сгинул… При этом дед ныл, как было хорошо при советской власти, когда Крым и вся Украина входили в СССР. Янка этого не понимала. Ну была одна страна, стало две, какая разница? Она не помнила Крым другим. А самое противное, что дед начинал учить жить. Всё, мол, сейчас не так. И молодёжь дурная, и принципов никаких, книг не читают, музыку слушают идиотскую, пьют и курят с первого класса, детей рожают, не успев закончить школу. Ну и так далее. Янка эти воспитательные беседы не выносила. По пятницам они с дедом обязательно ругались. Ей бы смолчать, как мама учит, что с пьяного возьмёшь? Но чем-то его слова цепляли, она раздражалась, влезала в спор, и потом они не разговаривали до среды. А там до новой пятницы недалеко.

– И куда ты? – усмехнулась Янка. Потому что правда смешно, куда им с Ростиком идти?

– Куда надо! – он вырвал руку и пошёл.

А Янка пошла рядом, снова взяла Ростика за руку. Рука была холодная и непривычно большая. Когда же они последний раз за руку ходили? Янка уже и не помнила…

– Давай уедем от них, – сказал Ростик.

– Куда?

– К папе.

– К папе?

– Да! Я, знаешь, как мечтаю? Вот мы с тобой поедем… на поезде и будем в окошко смотреть! А за окошком всякие города, деревни… Я буду шлагбаумы считать. А потом мы приедем, придём домой и скажем: «Вот и мы!»

Янка не ответила. Надо, конечно, объяснить Ростику, что квартира их стоит пустая, что папа живёт теперь в другом доме, что у него другая семья, хотя никто специально от Ростика ничего и не скрывал, но он просто не понимает ещё, наверное, как это.

– Думаешь, он будет нас ругать?

– Не знаю, Рость…

Папа писал ей на электронный ящик. Спрашивал, как дела, как учёба, как мама, бабушка с дедушкой… Сообщения были короткими и не вызывали желания ответить. По телефону и вовсе перестал звонить.

Родной город Янке снился. Часто. Улицы его. Дома. Раньше всё казалось таким обычным, хотелось вырваться, уехать, сбежать от него, от всех этих одинаковых кварталов, деревьев, домов, магазинов, где все всегда одно и то же, от всех этих людей, одних и тех же из года в год. А теперь… теперь Янке даже в снах хотелось прижаться к каждому дереву и каждому тротуару.

А папа не приснился ещё ни разу. Янка даже не могла сказать, скучает она по нему или нет. Она скучала по той жизни, что была у неё до развода родителей и переезда, по их квартире, где они жили все вместе, по заведённому порядку, который теперь навсегда нарушен. А по самому папе, как по человеку? Ну, вот как по Майке?

Не будет она об этом думать! Вот ещё! Не дождёшься, папочка!

Вдоль улиц, облизывая заборы, стены домов, черепичные крыши, шёл огромный ветер. Старый грецкий орех на углу улиц Партизан и Садовой скрипел от натуги, ветки вдруг дёрнулись все вместе, будто хотели оторваться и броситься за ветром вдогонку. Ветер сметал остатки жухлых, бурых листьев, фантики и окурки, ветер нёсся к морю, он скучал среди этих тусклых холмов.