Когда мы остаемся одни

Сначала шагать было весело. Подъём был почти незаметный, тут и там сверкали лиловые кочки чабреца и можжевеловые проплешины, цвели по обе стороны тропинки неизвестные Янке пушистые цветы, похожие на белые, подсвеченные солнцем и спустившиеся к земле облака. Но впереди вставал Чатыр-даг, и Янка его заранее боялась. Будто услышав её страхи, небо усмехнулось и нагнало туч. Бросило на подступы к Чатыр-дагу холодный ливень. Утро было солнечным, и девчонки выдвинулись в путь в шортиках и футболках. А сейчас пришлось прятаться под деревьями, судорожно доставать из рюкзаков штаны, куртки и накидки. Дождь лупил по листьям и капюшонам дождевиков, будто сотни ледяных пуль вонзал. Тропа текла наверх, как тягучая украинская песня, и казалось, что нет ей конца. Но когда она всё-таки кончилась, они вышли к краю обрыва, и там, внизу, клубился туман, белый и густой, и правда похожий на молоко, как часто пишут в книжках, Янка первый раз такой видела. Они стояли на краю, смотрели вниз, и Рябинин сказал:

– Это же облако!

Янка глянула на него. В тёмных глазах, окаймлённых влажными от дождя ресницами, отражалось облако, лежащее на плечах Чатырдага.

– Мы выше облаков! – улыбнулся он. И Янка подумала, что ей до сих пор чуть-чуть больно, где-то в сердце и в животе, когда она на него смотрит.

Подошёл Таль, сунул ей в руку «Барбариску». И Рябинину тоже. И всем остальным, кто уже забрался и кто только подходил. Янка сосала «Барбариску», смотрела на Таля, слушала Рябинина, но чувствовала только ветер и облако внизу, и небо с серыми лоскутами туч.

На ночёвку встали в буковом лесу. Поставили палатки, насобирали хворост и стали сушиться у костра. Янка всё время чувствовала Варин взгляд. Виноватый. И ещё Янка чувствовала, что Варя хочет к ней подойти и не решается. И правильно. О чём им говорить? Как там мой папа поживает? Но Варя всё-таки не выдержала и подошла.

– Только не думай, что мне это нравится. Я твоего отца терпеть не могу.

– Зато он вас сильно любит, – насмешливо, хотя и не собиралась, хмыкнула Янка.

– Я знаю, ты думаешь, что я тоже виновата. А что я могла сделать? Я вообще не знала, что это твой отец!

Янка молчала. Смотрела на Варьку свысока.

– Не переживай, я его скоро выпру.

– А зачем? – пожала Янка плечами и сделала равнодушное лицо. – Мы туда всё равно не вернёмся. Нам и здесь хорошо. У мамы друг появился, богатый, молодой. У меня тоже всё отлично, такие мальчики в классе – закачаешься, да и вообще… море, тепло…

– Всё равно! – крикнула Варька зло, еле сдерживая слёзы.

– Да как хочешь, мне-то что? – и, отвернувшись, Янка пошла к своей палатке. На душе было противно.

Устали так сильно, что даже на долгие посиделки сил не было. Поиграли в «Мафию», но тоже вяло, без азарта. Рябинин смотрел на Янку через огонь долгим взглядом. Янка знала, что он думает о ней. Может быть, даже любит. Поздно, Сашка, поздно.

В полсантиметре от твоей души,
В полдюйме от твоей любви,
В секунде от твоих признаний,
От рук твоих – в полуглотке затменъя
И чада дымного,
На волоске от страсти,
В мгновении от неясного намёка
На счастье с тобой.
…В тысячах дней, вёрст и дум
От тебя…

Тарас налил себе чаю и сказал, посмотрев почему-то на Янку, а потом на Таля:

– Расскажу вам одну историю, хотите? Конечно, все хотели.

– Когда я был такой, как вы… нет, даже постарше чуть-чуть… в общем, я занимался скалолазанием. А снаряжение, особенно верёвку, достать было очень сложно, тем более пацану. Ну не было ничего тогда, в магазинах пусто, Интернет ещё не придумали. В общем, мы с пацанами лазали как-то по Чатыр-Дагу и там в одной пещерке нашли схрон.

– Чего?

– Ну припрятал кто-то там три рюкзака и три мотка верёвки, железо тоже всякое, карабины там, спусковухи… Ну, это для нас такое богатство, вы даже не представляете! Ну и мы, конечно, стырили.

Янка уставилась на дядьку: ничего себе признаньице!