Когда мы танцевали на Пирсе

Я кивнула. Села и осмотрелась. Решила, что в классе очень нарядно. Стены желтые, окна высокие, солнечный свет так и льется. Кругом картинки – изображения святых угодников, а на полочке даже есть миниатюрный Ноев ковчег со всеми живыми тварями, какие туда уместились, и каждой твари – по паре. На столе я нашла новенькие карандаш и тетрадку. А рядом со мной, оказалось, сидит девочка с длинными рыжими косами. Она мне улыбнулась и представилась:

– Меня зовут Моника Молтби.

Я не могла не улыбнуться в ответ:

– А меня Морин О’Коннелл.

– Будем с тобой дружить?

У Моники все лицо было в оранжевых веснушках, и они очень шли к ее морковным волосам. Какая славная, подумала я про нее, а вслух сказала:

– Ага.

– Как самые лучшие подруги? – уточнила Моника.

– Ага, самые лучшие.

Мисс Филлипс все стояла у доски, тоже улыбалась нам – всем сразу.

– А теперь, дети, – заговорила она, – давайте познакомимся. По очереди называйте свои имя и фамилию, а я их буду записывать на доске. Мое имя – мисс Филлипс, его я напишу первым.

Некоторые дети выкрикивали свои имена, словно имели дело с толпой глухих, другие шептали еле слышно. Мы с Моникой назвались как положено – не слишком громко, но и не тихо.

Моя очередь прошла, я теперь сидела и слушала, как представляются остальные: «Мейбл», «Джанет», «Сирил», «Стенли». Меня стало отпускать, живот успокоился. Новые туфли жали, потому что тетя Мардж купила мне заодно и новые носки, причем длинноватые, и папа, обувая меня, не до упора мои ноги в них сунул, а оставил приличный край носка, подвернув лишнее под пальцы.

Со стены мне улыбалась Пречистая Дева. Я сняла туфли. Вот теперь хорошо. Увы, радовалась я недолго – ровно до того момента, как услышала совсем рядом знакомый скрип: папа катил Брендину коляску, и даже не по школьному двору, даже не под окнами, а прямо по школьному коридору!

Глава шестая

Три дня кряду, пока я была в классе, папа торчал возле школы. Откуда я знала, что он рядом? Очень просто: папиросный дымок тянулся вверх, поднимался над стеной – я отлично его видела. На каждой переменке папа вкатывал коляску на школьный двор и пил из фонтанчика, но не прежде, чем подходил к какой-нибудь учительнице и, коснувшись воображаемой шляпы, говорил просительно: «Мне бы, сударыня, дитя водичкой напоить – дозволите?» И ясно было, что учительнице это не по нраву. А потом папа направлялся прямо ко мне. Допустим, у нас с Моникой игра в разгаре – откуда ни возьмись появляется папа. Коляска скрипит, у Бренды личико бледное, несчастное. Видно, что озябла и устала.

На третий день меня прорвало:

– Отвези ее домой, папа, или на пляж! Ни тебе, ни Бренде здесь не место. Смотри, ей холодно! Ты вообще ее кормил?

– Нет, Морин, мы за тобой приехали. Без тебя мы ни шагу, верно, Бренда? Вместе на пляж поедем, ты ведь любишь бывать на взморье, Морин?

– На взморье, Морин, – пролепетала Бренда.

– Нельзя. Занятия еще не кончились. И вообще, мне нравится в школе, папа. Я должна быть здесь. А ты должен заботиться о Бренде!

Папин взгляд сделался печальным.

– Мы по тебе скучаем, Морин.

Я едва не разрыдалась – такой папа был красивый, такой любимый. Все в нем было мне бесконечно дорого, даже запах маргарина от черных волос.

– Я тоже скучаю по тебе, папочка, – прошептала я. – Но мне нравится в школе, и у меня новая подружка. Ее звать Моника, она рыженькая и очень славная.

– Моника, – повторила Бренда.

– Обещай, что свозишь Бренду в парк или на пляж – куда-нибудь, где она сможет побегать и согреться. И не забудь покормить ее.

Папа коснулся моей щеки:

– Клятву даю.

– Клятву даю, – важно и печально повторила Бренда.

И под скрип коляски они покатили прочь. Я глядела им вслед, а Бренда обернулась и стала махать мне ручонкой.

Ну вот, уехали, можно усесться на лесенке, что ведет к игровой площадке, и сколько влезет задаваться вопросом: почему от любви так грустно? Любовь – это ведь про счастье, уют, беззаботность и все в таком духе, разве нет? А вовсе не про колики в животе и не про слезы, которые того и гляди потекут в три ручья.

Подошла Моника, села рядом, взяла меня под локоть:

– Красивый у тебя папа. И добрый, это сразу видно.

– Да, он такой. Только он нездоров.

Никогда раньше я не говорила этого вслух. И про себя не говорила тоже, не думала этими вот словами.