Когда нам семнадцать

«Милые, дорогие ребята! — Ольга писала крупным нервным почерком. — От всей души спасибо вам. Только теперь я поняла цену вашей суровой и честной дружбы. Вы требовали от меня жить с коллективом, а я сторонилась вас. Помните, даже отказалась помочь в трудную минуту Милочке. А вот сейчас, когда стало мне трудно, она, оскорбленная, униженная мною, пришла. Она долго сидела у моей постели и говорила… Говорила так тепло, сердечно… Вот пишу и плачу и не могу собраться с мыслями. Почему я была так далека от вас? Конечно, тут были и другие причины. Жизнь моя сложилась не сладко. Вы, может быть, уже слышали, что мне пришлось разоблачить своего отчима. Узнав, что он скрывается на квартире своего друга по гимназии Ковборина, я сообщила об этом. Но ведь все это можно было сделать гораздо раньше, если бы я верила вам, своим товарищам. А я поступала, как мне вздумается, сожгла свой дневник, пыталась забыть все, что видела и слышала плохого, и даже разубеждала Алешу. Правда, все было так сложно, запутано, но почему я боялась заговорить с кем-то из вас? Мне представлялось — поднимется шум, разговоры, а я хотела жить спокойно, в стороне от всех бурь. Какая это ошибка! И когда в литейном цехе (помните, на экскурсии?) партизан Зотов обратил внимание на Бойко, заподозрив в нем кого-то, я уже не могла оставаться безразличной…

Ольга.

P. S. Забыла написать самое главное! Мой отчим, имейте в виду, вовсе не Бойко, а поручик Кронбрут!»

Кронбрут? Командир карательного отряда? Это тот, который убил моего отца? Я долго не мог прийти в себя. Вот оно что! Вот какой выстрел дала наша пушка!

Шефы с завода преподнесли нам подарок: печатный номер «Ленинца». Школьную стенгазету, посвященную нашему выпуску, они издали как газету-многотиражку. «Ленинец» вышел перед самым торжественным собранием.

От него еще пахло типографской краской, когда, запыхавшийся, я вбежал в школу. Тоня встретила меня упреком:

— Где ты пропадал?

Я показал ей на пачку газет, торчавшую у меня под мышкой.

— Понимаешь, Тоня, их нужно срочно передать Максиму Петровичу.

— Он на сцене. Но через зал не пройти. Народу полным-полно! Беги с другой стороны коридора. — Кочка повела меня за руку.

На сцене, к моему удивлению, горела единственная лампочка. Пахло пихтой. Ребята гремели стульями, расставляя их для президиума.

— Почему здесь так темно? — спросил я суетившегося тут Вовку.

Челюскинец загадочно улыбнулся.

Я выглянул в зал. Недалеко от сцены сидели Павел, Зина, рядом с ними — Василий Лазарев. Доктор Кочкин что-то им рассказывал. Слушая его, Павел беспрестанно смеялся. Ведь сегодня он тоже был выпускником, только «домашним», как подшучивала Зина.

Чуть дальше сидели инженер Чернышев и Виталий Львович.

— Все готово! — Вовка поставил последний стул.

Мы пробежали с ним в зал. Люстра погасла. Медленно раздвинулся занавес. И в этот миг сцена вспыхнула яркими разноцветными огнями. Сразу видно, что над ее украшением потрудились десятки умелых рук. Длинный, покрытый красным бархатом стол обступали зеленые ели. Вершины их горели гирляндами малиновых, синих, голубых электрических огней. Слева от стола, обитая красным плюшем, возвышалась трибуна с гербом СССР. К ней из зала по ступенькам лестницы вела ковровая дорожка. Заиграл оркестр. За столом президиума разместились учителя, родители, шефы с завода, новый директор школы Максим Петрович Грачев. Он и сделал доклад о результатах учебного года.

— Партия направила школьную жизнь по новому пути, и мы будем твердо идти им… Отличное усвоение знаний… Сближение учебы с жизнью, с социалистическим производством!