Когда нам семнадцать

Вдруг сзади, из темноты, вырвался и загрохотал рядом тяжелый вагон, за ним катились длинные платформы. «С сортировочной горки», — успела подумать Юлька, останавливаясь, чтобы пропустить вагоны мимо…

Глава пятнадцатая

1

Юлька шла и шла. Кругом все было погружено в непроницаемый зыбкий мрак. И только впереди скупо брезжил рассвет.

Качалась под ней земля, кружилась голова. Ей казалось, что она взбирается вверх по такому крутому подъему, что если остановиться на мгновение, то увлечет вниз. Там холодная вода, которая тотчас сомкнется над ней.

«Я выберусь, — думала Юлька, — выберусь». Свет впереди дрогнул, медленно стал приближаться к ней. Вместе с ним приближался гул, словно в отдалении проходил поезд, слышался шорох веток, звон падающей воды.

Она сделала неосторожное движение и снова провалилась в темноту. Но ненадолго.

Юлька собралась с силами, снова потянулась к этому свету, открыла глаза и увидела прямо перед собой стену — белую, ровную стену с лампочкой посредине. «Это потолок!» — угадала она. Вместо гула поезда она услышала голос: кто-то говорил с ней. Лампочку вдруг заслонило человеческое лицо. Юлька еще не различала всех его черт, но это было вполне реальное лицо. И чьи-то громадные серые глаза, наполненные слезами.

Соленая капля упала Юльке на уголок рта. Губы человека, склонившегося над ней, дрогнули, и знакомый Наташин голос сказал:

— Ну вот… будешь жить, Юлька!

И другой, мужской голос в отдалении:

— Теперь пусть спит. Не мешайте ей, пусть она спит.

Юлька уснула. Уснула, а не провалилась опять в темноту.

Она думала, что спала недолго — может быть, полчаса, час. На самом деле с того момента, как миновал кризис, прошло трое суток. Но об этом она узнала потом, а пока, прикрыв веки, вслушивалась в полновесные, отчетливые звуки, наполнявшие комнату, весь дом. Вот кто-то прошел по коридору, звякнули кольца штор — кто-то открыл окно. На карнизе застучал клювом о жесть воробей. Урчала за окном машина. Наверху уронили на пол что-то тяжелое, ложка в стакане на тумбочке отрывисто звякнула.

Юлька думала, что она откроет глаза и увидит Наташу. Но вместо Наташи к ней подошла медсестра со шприцем в руках. Даже боль от укола была радостной. И звуки, и вечерний свет из окна, и боль, и запах йода — все означало жизнь.

— К вам пришли, — сказала медсестра. — Но вы не должны разговаривать. Доктор сказал, что вам еще нельзя разговаривать…

Юлька, соглашаясь, прикрыла глаза. А когда она снова открыла их, возле кровати стояла Наташа, предупреждающе приложив палец к губам. Юлька улыбнулась.

— Потерпи еще денек, — сказала Наташа. — Завтра все узнаешь. Я расскажу тебе.

На стене погасли последние блики солнца. Включили свет, неяркий, ровный — горела одна настольная лампа. Юлька, не отводя взгляда, всматривалась в милое до боли Наташино лицо.

Когда Наташа ушла и Юлька осталась одна, она попыталась вспомнить, что же произошло с ней? Был цех, Чекмарев. Была лестница на третий этаж. Метель. Выдвинувшийся из тьмы вагон…

Но что дальше?

В палате Юлька была одна. Вместо обычной тумбочки сбоку стоял небольшой столик, весь заваленный пакетиками, заставленный бутылками с уже свернувшимся молоком. По одному этому она догадалась, что лежит здесь давно.

На другой день врач — длинный, худой человек — разрешил ей говорить. Но недолго, не утомляя себя.

И когда пришла Наташа, Юлька почувствовала, как много хочется сказать ей. Отдыхая после каждого слова, она спросила:

— Я давно здесь?

— Да. Ты здесь вторую неделю.

— Как там наши? — спросила Юлька. — Карусельный работает?

— Все в порядке.

Юлька глубоко и осторожно вздохнула. Она хотела спросить еще, нет ли ей писем от Гриши. Но Наташа сказала:

— Мы будем разговаривать так: я буду рассказывать, а ты показывай мне глазами, поняла или нет. Андрей нашел тебя у сортировочной горки и на руках принес в депо. Туда и скорую помощь вызвали. Тебя ударило.

— Да, возле самых путей, — подтвердила Юлька.

Наташа помолчала и сказала:

— Андрей почему-то себя виноватым считает. Так мне кажется.

Что могла сказать на это Юлька? Да, да, да… десять раз, сто, тысячу раз виноват! Виноват в том, что брал ее руки в свои, когда учил ее затачивать резцы; виноват, что встретился на острове, что нашел ее в заброшенном переулке; виноват, наконец, в том, что всегда, когда ей было трудно, он оказывался рядом…

Но сейчас она не могла так ответить Наташе. Все пережитое за минуты метели сделало Юльку старше. Она боялась, что Наташа не поймет ее, да и она-то сама не могла еще ответить себе: чего больше в ней сейчас — благодарности или обиды? Благодарности за вдохновение, за то, что поверила в себя?.. Или обиды?

Наташа не дождалась ответа.

— Знаешь, Юлька, если бы Мишка подавал вагоны на горку быстрее, не разговаривать бы нам с тобой…

На немой вопрос Юльки Наташа ответила:

— Он подавал платформы с лесом. Одна доска свешивалась, и тебя ребром…

Движением руки Юлька попросила не продолжать.

— Как у тебя с ним?

— Он сейчас на улице, — не сразу сказала Наташа.

— Сколько лет ты еще будешь держать его на улице?