Когда нам семнадцать

— Я не об этом, — Игорь умолк. — Омулей мы от Бадмы везли.

— От Бадмы? От Жалсараева? Вот уж случай к случаю! Встрели его?

Мы начали было рассказывать все по порядку, но тут из шалаша выскочила Тоня, энергичным жестом остановила нас. В руках у нее была пачка листков и фотографий.

— Степан Иванович, вот поглядите хорошенько. Узнаете?

Зотов взглянул на фотографию, потом на нас, снова на фотографию.

— Шакал, за мной! — крикнул он овчарке и ушел. Ушел с фотографией в руках.

До самого вечера Зотов пропадал в лесу. Вернулся усталый, притихший. Сел к костру, закурил. Спросил, как прожили день. Потом бережно вынул из-за пазухи снимок, поднес к свету и долго глядел на него.

— Моя пушка! Моя, ребятки. Из нее по белякам палил. В каменоломне в ту пору позиция наша была…

Путь из долины ключей показался особенно трудным. Медвежонок, шкура медведицы, бутылки с ключевой водой — все это давало себя чувствовать. До берега Байкала шли четверо суток.

Бадма встретил нас на старом месте.

— Похудел! Штаны подрал, рубаха тоже, — говорил он, попыхивая трубкой. — Медвежонка поймал… Старому Бадме шкуру дарил… Воды с ключа привез! Молодец! Больницу в тайге открывать будем?

— Будем, обязательно будем, — отозвался Максим Петрович, — снимая со спины тяжелый груз. — Видишь, сколько воды несем? Врачам ее отдадим, химикам, анализы сделать.

Бурят кивал головой, подтверждая, что так и надо.

— А когда поедешь на та сторона?

— Сегодня же ночью.

— Э, нет, утром нада!

— Что вы, дедушка, нам дорог каждый час! — возразила Тоня. — Скоро занятия в школе.

— Нельзя ночью. Худой ветер будет, ух-х!..

Бадма оказался прав. На Байкале усилилось волнение. Проверив стоявшую возле сетей моторку, мы стали готовиться к ночлегу.

Был поздний вечер. Грозно шумел Байкал. Я лежал у костра и смотрел, как качается на ветру пламя, шипят и ласково потрескивают дрова. Перед глазами ясно всплывали события последних дней.

— Леша! — услышал я голос Тони. — Ты не спишь? Я должна тебе что-то сказать. — Тоня придвинулась к костру. — Помнишь, я не поехала с вами на Байкал? Ты спрашивал меня почему.

— Да мне и сейчас непонятно.

— Причина — вот… — Тоня протянула мне небольшую пачку листков, тех самых, с расплывшимися чернилами, которые она сушила на моторе.

— Это те, что дороже жизни? Ради них ты выходила ночью из палатки?

— Да, я очень берегла их. Это копии архивных документов, которые мне попались накануне вашего выезда из Сибирска. В документах факты, очень важные и очень дорогие тебе и мне, Зотов подтвердил.

— Какие факты? — насторожился я.

— А ты прочитай.

Тоня раскрыла передо мной свой маленький блокнот с надписью: «Путевая книга «челюскинцев».

«Было это, как помню, в тысяча девятьсот девятнадцатом году… — начал читать я. — По Сибири лютовал колчаковец. Наш партизанский отряд, кочуя по тайге, никак не мог пробраться к своим…»

— Постой, — повернулся я к Тоне. — Это же рассказ Зотова о пушке, который мы от него слышали. Что же тут нового для меня?

— Читай, читай, Леша, — ласково попросила Тоня.

Я придвинулся ближе к костру, и слова, освещенные пламенем, точно ожили на бумаге:

«У беляков — пушки, пулеметы, а у нас что? Берданы да гранаты ручные. Позарез была нужна нам пушка. И вот отправил меня командир с двумя ребятами через фронт, прямо в Сибирск-город. Наказ дал: «Ты, — говорит, — Степан Зотов, крестьянин. И, как крестьянский человек, обратись ты к заводскому люду, которые за Советы, пусть пушку достанут». А за городом тогда бои шли. Пробрался я с ребятами в Сибирск, с большими трудностями пробрался. Нашел кого надо. Задаю вопрос: «А что, если пушечку сделать партизанам? Такую, скажем, не по всем статьям, но чтобы пушка была и уваженье вызывала…» Поглядели на меня рабочие, отвечают: «Конечно, сделать все можно, но ты погляди: завод стоит. Вагранку пробило снарядом, коксу нет, воздух подавать нечем. Но мы, брат, помозгуем». И вот взялся за все эти дела один старый литейщик, молчаливый, хмурый, а дело знал крепко… Хороший был человек! И что бы вы думали? Собрал он вокруг себя, тот литейщик, помощников и пушечку отлил. Потом на станок ее стаскали — просверлили, как надо, ствол, лафет пристроили и недельки так через две отрядили меня к своим. А везти-то тоже надо знать как. Зима была снежная. Запрягли мы подводы, барахлишка всякого набросали, сенца и тому подобного — будто беженцы, от красных спасаемся, — а пушку подо все это спрятали. Ночь была темная. Проводили нас рабочие за шоссе, прощаться стали. А тот молчаливый литейщик и говорит: «Товарищи, жизни не жалейте за Советскую власть!» Сказал так-то да и обнял нас всех по очереди. А потом эта пушечка нас крепко выручала. Такой наводила на беляков страх, что, мы каждый раз добрым словом заводских поминали… Когда бои отошли за Байкал, я в город ездил, хотел от всего отряда поблагодарить литейщиков, да не нашел никого. «Все, — говорят, — с Красной Армией ушли». — «А вот, — говорю, — молчаливого такого седоватого из них не помните?» — «А как, — спрашивают, — его фамилия?» — «Фамилию-то я забыл, разве в этой суматохе упомнишь?..»