Когда наша не попадала

– Да что ты беспокоишься, – спокойно ответил Геллер, отрывая хвост у недружелюбно оскалившейся сушеной рыбешки. – Где и, главное, когда тот Багдад? Их же Синдбад вёз. Так что примешь дары, отдаришься в ответ, пообещаешь мир, дружбу, да и спи себе спокойно. Караванщик у них, Ибн-Комод, – хитрован ещё тот, но мужик стоящий. Так что, братка, не волнуйся, главное, чтобы твоя Кетура принцессу не увидела.

– Этого я не боюсь! – гордо заявил Дык. – Она – императрица.

С ним никто спорить не стал, только переглянулись – и стали наперебой рассказывать земляку о родных местах и милых новостях. Потом принесли ещё пива, местного, конечно, и ударились в воспоминания о походах. Воспоминания затянулись, пива было много, и только явление императрицы привело к окончанию дипломатического приёма.

Утром летописец понял мудрость богов, создавших рассол. К сожалению, местные боги до этого не додумались. Вернее, они явно что-то слышали и даже попытались создать огурец. Но на их произведение можно было ходить только с оружием, не зря же местные называли овощ «бешеным». Страшно было даже подумать, какой рассол вышел бы из этого огурца. Думать было не только страшно, но и больно. Прощание получилось скомканным, не зря же говорится: «долгие проводы – долгие слёзы». И долг не мог ждать, императорский и моряцкий. Молча обнявшись на прощанье, ватажники отправились в обратную дорогу, немного посторонившись, чтобы пропустить пышный, благоухающий дивными, или дикими, ароматами и звенящий музыкой кортеж принцессы Жасмин. Помахав Аладдину на прощанье и оставшись без ответа, потому что тот не сводил глаз со своей мечты, Ивашка побежал догонять своих. Дорога – она самая требовательная из женского рода, она никогда не может ждать.

Вот и берег, родная ладья, качающаяся на волнах. Мужские объятия, женские слёзы, впереди Океан! Впереди ветер, волны, новые земли и новые друзья. А враги… Враги старые – лень, безделье, скука, и пусть они остаются на берегах, на покинутых и забытых берегах великого моря под названием Жизнь.

Глава шестая. Когда наша не попадала…

Море, или как выразился сусанин, Акиян-батюшка, был неспокоен. Волны постепенно превращались в валы и всё решительнее потряхивали судёнышко. Нега и довольство жизнью быстро покидали мореплавателей, и они, с тревогой поглядывая на кормчего, всё чаще и чаще проверяли натяжение канатов, крепость поручней и надёжность мачты. Вскоре это надоело Кудаглядову, и он напрямую спросил:

– Опять штормовать будем?

– Нет, атаман. Буря мимо пройдёт, что-то здесь другое чую, но что, не пойму, – пробасил Гриць, нюхая воздух.

– Ладно, всё равно порядок навести под палубой надо. Сколько тебе людей оставить?

– Да человек десять хватит, – задумчиво протянул кормчий. – Рыся обязательно, Володимира, ну и Ивашку, как же без него-то. В историю лучше вписываться, чем влипать.

– Все, ну просто все хотят в историю, – ворчал Спесь Федорович, строго следя за спускающимися в люк ватажниками. – А работать некому! Лисовин! Ты куда собрался? Пошли, пошли. Запасы надо проверить, да и воду обязательно.

Ивашка стоял недалеко от кормчего и слышал, как тот негромко ворчал Рысю:

– Чует моё сердце, что туман будет. И хоть землицы рядом нема, но чтой-то смуга эта меня тревожит. Ты уж смотри и своим скажи.

– И не моргнём ни разу, – успокоил его дальнозор и быстро пошёл на нос.

– Хлопче, – позвал Гриць, – стой-ка рядышком, чувствую, что надо тебе это видеть.

А вот видеть было и нечего. Туман накинулся на ладью, и всё исчезло. Даже ветер не видел, куда дуть, поэтому тоже успокоился. Парус заполоскал, и мужики быстро его свернули. А туман всё растворил в серой влажной пустоте, от кормила с трудом угадывалась мачта, а люди превращались в каких-то чудовищ. Даже звуки стали медлительными, вот волной тряхнуло ладью, а плеск донёсся через несколько мгновений.

– Туман разума являет чудовищ, – пророкотал сусанин и задумчиво добавил: – Или чудеса? Как думаешь, паренёк?

Но Ивашка не успел ответить, часть тумана стала тёмно-серой, и из неё выскользнул странный, непонятный корабль. Ладья на его фоне выглядела маленькой лодочкой, точь-в-точь как вырезал по весне добрый плотник Игнат, чтобы раздать детворе. Не было на корабле ни парусов, ни вёсел, и пока скользил мимо его борт, юноша с удивлением осознал, что он – железный. Жутко завыло в высоте, корабль остановился, и сверху на ладью уставились люди в оранжевых накидках и с какими-то железками в руках. От железок явственно тянуло опасностью, но скрытой. Гриць нахмурился, но сказать ничего не сказал. Люди расступились, и подошедший, отличающийся от остальных разве что наплечными нашивками, склонился над бортом:

– Реконструкторы… Ду ю спик инглиш? Шпрехен зе дойч?

– Пошто лаясся, воевода? – огрызнулся сусанин. – Иди, куда шел. Мы тебя не замаем.