Когда наша не попадала

Из луча, по-прежнему касающегося палубы, посыпались брусочки серого цвета. Непейвода нагнулся, поднял один, понюхал, и поморщился.

– А сало где?

– Вам не нужно это сало! В этих рационах содержатся все необходимые для жизни элементы! Вы останетесь довольны и лучше будете усваивать необходимые знания, чтобы научиться делать машины для производства рационов!

Непейвода уронил брусок на палубу, потом нагнулся, поднял, прикинул в руке, пристально смотря на обидчика, но передумал и презрительно швырнул его за борт.

– Еду для людей должны делать люди, и делать её с душой и любовью. Иначе получится корм, – устало изрёк он, потом подумал и добавил: – Нет, даже не корм. Ведь и корм для скота делается с душой, люди должны заботиться о животных. Это… Даже не знаю, как назвать, дрова для костра, что ли? Не нужны мне такие учителя, атаман.

– Иван? – впервые обратился к волхву как к взрослому Спесь Федорович.

Гордый таким признанием, юноша воззвал к родовичам, и те откликнулись, несмотря на многие дни пути. Не силу, не храбрость даровали они, а мудрость, спокойную мудрость живших.

– В память тех, кто жил. Во славу тех, кто живёт. Для блага тех, кто будет жить. Сгинь морок, рассыпься в прах и развейся на ветру.

Хлестко ударил свежий ветер, миска угрожающе зарычала, весь многоног заколебался и стал расправлять щупальца. Но спокойно смотрел Иван-волхв, и не дрожала его указующая рука. Наверху затрещали разряды молний, из миски повалил густой дым, мертвящая зелень втянулась обратно, захватив с собой мерзкое чудо и, сильно дымя, железное чудовище рванулось в высоту.

– И эти тоже обманщики, – грустно констатировал казак и устало присел у борта. В руках у него возникла бандура. Молчал Непейвода, смотря вдаль, и только пальцы скользили по струнам, заставляя их говорить. Струны пели о Степи, бескрайней, как море. Бандура плакала об отчем доме, о яростной весне, заставляющей цветами пламенеть Степь. О лете, которое покрывает землю сухими травами, но наливает колос тяжелым зерном и награждает плодами ветки деревьев. Об осени, что помогает людям собрать урожай и укутывает уставшую плоть земли одеялом багряных листьев, готовя к зиме. О белом безумии буранов, что несут беду неосторожным путникам, и пуховой перине снегов, что до поры баюкают Степь. Яростно звенели струны, и перед глазами ватажников возникали вольные птицы, гордые звери и люди, выше жизни чтящие свободу. И люди, свободно оковавшие себя Долгом, долгом защищать от пены набегов мирных земледельцев. Люди, по своей воле ставшие на границе Дикого поля. Говорила бандура о котле, в котором крутится водоворот людских судеб, чтобы испарилась пена людишек и возник новый народ. Народ, скорый на смех и на битву. Гордый своим характером и своей кухней. Верный в любви и ненависти. Степь даст ему ярость и широкую душу. Речная вода, промывающая путь сквозь камни, подарит ему чистоту и упорство. Многовековые дубравы отдадут мудрость и спокойствие.

Смолкла бандура, и спокойно сказал казак:

– Пора мне возвращаться, атаман. Нужен я своему краю.

– Мы все нужны дома, Тарас, – грустно ответил Спесь. – Но не закончены ещё наши дела в море-акияне. Потерпи, братка.

– Что же, потерпим, друзей в пути не бросают.

Освобожденная ладья, вольная кобылица моря, резво бежала по простору. Близился вечер, и уже была видна серая полоска на горизонте.

– Опять туман, – недовольно проворчал Геллер, прикладывая ладонь ко лбу. – Опять забота.

– Не пойдём, на ночь-то глядя. Эй, Гриць, правь в сторону. Здесь и сейчас осмотреться надо.

Стреноженная убранным ветрилом, ладья качалась на ласковых волнах, и яркие звезды подмигивали с неба и воды. Тиха и покойна была эта ночь, и негромко праздновали дружинники взрослое имя волхва. Степенно поднимали чаши с забродившим соком, отпивали по глотку и незлобно подшучивали над молодым мужчиной.

– А пора бороду отращивать.

– Не-е-е, только усы, – протянул Тарас, поглаживая свою гордость. – Молодицы их больше любят.

– О-о! Точно сказано! – оживился Спесь. – Значит так… Иван! Сватами позволишь нам пойти?

– К кому сватами? – поперхнулся волхв, чувствуя, как предательский румянец окрашивает щёки.

– Ну, к кому – это ты нам скажешь, – добродушно рассмеялся Геллер. – Никогда не поверю, чтобы никто не ждал тебя на берегу.

– Она сказала, что ждать не будет и чтоб я проваливал, – Иван чувствовал, что хмелеет и что лучше промолчать, но давняя обида развязала язык, и слова лились стремительным потоком.

– А ну тихо! – пророкотал кормчий. – Шо до паренька пристали? Спать лягайте, будет день и будет солнце. Негоже о делах Лады в мужицкой компании ночью трепаться. Под звёздами для таких разговоров другие слушатели нужны. Ужо я вам, охальники…

– Я им, как на духу, – плакался в могучую грудь волхв.

– А они смеются…

– Не обижайся на смеющихся в лицо, бойся хихикающих сзади. Спать лягай. Вернёмся домой, тогда и приговорим, кто и к кому.

– А когда мы вернёмся, дядько?

– Аккурат к твоей свадьбе и вернёмся, – успокоил парня Геллер, и накрыл его лёгким полотном. – Спи.