Когда настанет время возмездия (СИ)

Она выглядит такой беспомощной, хрупкой и бледной, на фоне яркого белоснежного постельного белья. Губы сухие и серые, глаза впавшие, болезненные, я даже не могу рассмотреть, какого они цвета, хотя такое ощущение, что они смотрят не на Виктора, а на меня. Но я вижу это холодное, вызывающее мурашки призрение в её взгляде. Почти осязаемое, словно об него и впрямь можно порезаться. Она не кричит от боли, не стонет, Анна улыбается не смотря ни на что, потому что что-то знает, чего не знает этот монстр.

И этот монстр в гневе. Сдерживаемом и хладнокровном, но этого нельзя не увидеть, как Виктора раздражает, что она смеет думать, будто бы его может ожидать провал.

— Ты можешь лелеять любую надежду, — проговаривает он тягуче, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и безучастно. Нет, он не тот, кто будет поддаваться на провокацию. Его вообще сложно побудить на эмоции, он будет делать вид, что превосходит при любых обстоятельствах. Потому что у него всегда есть козырная карта, и именно это заставляет его сейчас улыбаться. — В конце концов, каждый умирающий имеет право на небольшую милостыню. Моя — не переубеждать тебя.

Но Анну это только веселит ещё больше. Мне хочется остановить её, попросить, чтобы она не говорила ему ничего, потому что взгляд Виктора темнеет, заставляя нарастать моё волнение. Но она всё улыбается и улыбается.

— Убей меня, — тянет она вкрадчиво и с наслаждением. — Давай, убей меня, и ты навсегда потеряешь свою единственную надежду воспитать его. Хотя… — смешок и ещё более довольная улыбка. — Я уже мертва, а значит ты находишься…

Внезапно запись прерывается. Это происходит так быстро, что я вздрагиваю и начинаю отчаянно мотать головой, словно могу отыскать картинку где-то в другом месте, но всё выходит иначе. Комната, в которой мы стоим, резко погружается в темноту. Секунда, и перед нами загорается единственный экран, окрашивая пространство в голубой цвет.

Я замираю, а вместе со мной моё сердце — на экране маленький Елай. Его огромные серые глаза ни с кем не перепутать, они смотрят прямо на нас, и на сей раз я не могу преодолеть спазма, душащего горло эмоциями.

— Мама! — восклицает ребёнок, а у меня, наверняка, дробится сердце, когда понимаю, что он смотрит этими невероятно большими и елейными глазами прямо на неё.

— Поздравления… — сломанным голосом шепчет рядом со мной нынешний Елай, глядя куда-то в пустоту, когда я оборачиваюсь на него, не понимая, о чём он говорит.

Но это ненадолго, ответ приходит раньше, чем я успеваю задать вопрос.

— Не было ещё ни одного человека, который бы меня обыграл, — раздаётся из всех динамиков голос Виктора.

Мы с Елаем, как по команде вскидываем головы вверх, отыскивая источник голоса, прямо в тот момент, когда все экраны загораются одной и той же картинкой — мы с Елаем, ищущие, откуда идёт звук. Пять пар моих глаз смотрят прямо на меня. Меня бросает в странный жар, отдающий холодом. Это жутко. Это чересчур жутко и дико смотреть в свои же глаза так осознанно и испуганно.

— Анна решила сыграть на собственной смерти, веря, что понесёт этим что-то хорошее, — продолжает говорить голос Виктора, который явно наблюдает за нами прямо в этот момент. — Но… даже не догадываясь об этом сама, сыграла только против собственного сына, который наивно верил, что каждый год его поздравляла мать, а не компьютерная программа, — наносит удар он, и я даже через динамики могу услышать эти нотки громадной надменности.

Виктор так горд собой, так горд тем, что сейчас нам всё это говорит, что меня начинает тошнить и одновременно лихорадить от невероятного чувства злости, парящим под отвратительным чувством беспомощности. Я так хочу, чтобы он сейчас замолчал. Хочу, чтобы его тон голоса не был таким довольным и снисходительным. Хочу заткнуть его, сказав, что мы наконец достали его. Застигли врасплох.

Но нет.

Его не застать врасплох.

А вот нас…

Своё лицо я оценить не могу, а вот лицо Елая такое застывшее и мёртвое, словно он смотрит не в собственные глаза, а глаза своей смерти. И я абсолютно не понимаю, что сейчас делать.

Елая только что Виктор сломал — в его глазах жгучая смести осколков надежды и ненависти. Я даже боюсь представить, что именно сейчас творится в его голове. Одно понятно — он слишком глубоко в этом.

— Не было, и не будет, — тем временем продолжает Виктор, и я поворачиваюсь обратно к экранам. На них по-прежнему маленький мальчик, обсуждающий с камерой что-то очень для него важное.

Его глаза так светятся счастьем — неподдельным и желанным. И этот мальчик не знает, что рассказывает что-то не матери. Зато это знает нынешний Елай, который даже в сторону экрана старается не смотреть.

— Вы же всего лишь шайка выскочек, борющихся неизвестно, за что. В отличие от меня, продумывающего долгие годы все варианты защиты, — смешок, немного суховатый и резкий, для того, кто совсем не нервничает. — Вы смешны, раз действительно возомнили, что у вас что-то получится. И с наивничайшим желанием, могу заверить вас, что жить вам вдвоём осталось немного.