Когда наступит тьма

Когда объявили мое имя, я встал и направился туда, где стояла девушка, которой все никак не удавалось убрать платок в карман и сложить страничку с коротким текстом, который она прорыдала. Почти по-отечески я прошептал ей на ушко, ты умница, не волнуйся. И девчонка стремглав помчалась на свое место, потому что абсолютно не желала быть на виду у всех, когда ее снова застигнут рыдания. Оставшись в одиночестве перед лицом опасности, я попытался не смотреть на гроб. Вместо этого я оглядел весь зал: он был полным-полнехонек, и все глядели на меня. Я засунул обе руки в карманы пиджака: в одном лежали памятные карточки с двух предыдущих похоронных церемоний. В другом ничего не оказалось. Я застегнул среднюю пуговицу пиджака и, глядя на присутствующих, произнес:

– Ты любишь Петрарку?

Тишина. Бьюсь об заклад, что такое начало сбило их с толку. Я посмотрел по сторонам: девчонка-рева и думать забыла про слезы и уставилась на меня с раскрытым ртом. Все остальные прореагировали примерно в том же духе. По прошествии нескольких секунд молчания я повторил вопрос. И дальше продолжал импровизировать: Ариадна Гранель, у которой учились многие из присутствующих, задала мне этот вопрос в первый день школьного года, уже десятилетия назад. Она не спросила, нравится ли Петрарка нам всем, а посмотрела на меня и полюбопытствовала, люблю ли я Петрарку. И я подумал, вот так штука. А я-то откуда знаю? Что же я ей теперь скажу? Потом я узнал, что она никогда не начинала первый урок школьного года именно этим вопросом; однако каждый раз на первом уроке она ставила себе целью озадачить слушателей какой-либо фразой, движением или образом, чтобы не выпустить нас из рук.

Я сжал руку в кулак, окруженный плотной завесой молчания, чувствуя, что им от меня не вырваться, и еще раз подчеркнул:

– Чтобы не выпустить нас из рук в течение всего школьного года.

Так оно и произошло, и скажу вам без прикрас, мы стали друзьями, в той мере, в какой женщина необыкновенной мудрости и щедрости может быть другом невежде без гроша за душой, изумленному тем, что первый вопрос, заданный мне на долгожданном уроке истории искусств, касался литературы. Наверное, я не был бы так удивлен, спроси она меня, люблю ли я гандбол.

– Я? Ну, в общем….

– Скажи мне, любишь ли ты Петрарку.

– Скорее всего, люблю.

– Скорее всего? Что это значит?

– Я его еще не читал.

– Ну, это дело поправимое. Послушай-ка вот это; то есть, конечно, все послушайте.

И Ариадна Гранель начала декламировать, шагая по классу и глядя нам в глаза:

– Da’ piú belli occhi, et dal piú chiaro viso che mai splendesse, et da piú bei capelli, che facean l’oro e ‘l sol parer men belli, dal piú dolce parlare et dolce riso…[75]

Я не могу прочитать вам этот сонет целиком, потому что, к стыду моему, должен признать, что, хотя я и выучил его наизусть в уверенности, что никогда в жизни не забуду, я уже давным-давно не помню его весь.

Кто-то из моих одноклассников неосторожно сморозил, но ведь это же литература, а не искусство, правда? Гранель улыбнулась и, глядя на него, сказала всем нам, если волшебство совершено посредством слов, это называется литература; когда оно совершается в тонких сферах в течение определенного времени, мы называем его музыкой; а если чудо происходит в конкретном пространстве, имя ему живопись, фреска, алтарный образ, картина… А если чудо – это само сотворенное пространство, оно называется архитектура. Вся штука в том, чтобы творилось волшебство. В течение этого школьного года, если, конечно, у меня получится, я постараюсь рассказать вам, как творятся чудеса.

Она поглядела на учеников, скрывая улыбку:

– Может быть, придется попросить, чтобы наш предмет переименовали.

Перед этим болезненным небытием, уставившимся на меня слезящимися глазами, мне пришлось умолкнуть; хотя я и считаю себя человеком стойким, моя собственная выдумка меня растрогала; все-таки я очень чувствителен. И чтобы не портить обстановку, а самое главное, чтобы случайно не наговорить чего-нибудь лишнего или не совершить ошибку, в которой мне потом пришлось бы раскаиваться, я решил закончить свое выступление словами, благодарю вас за то, что вы открыли нам глаза, любимая наша Ариадна Гранель, незабываемая учительница, преподававшая историю чудес. И ретировался, пытаясь вести себя, по мере возможного, не совсем так, как сверхчувствительная ученица, выступавшая до меня.