Когда не горят костры

Следующим был Васька, как его нашли, так вы и нагрянули. А толку-то, если к тому часу он уже пару дней как пролежал? Я тогда Асю перестала к лесу за ягодами пускать, перепугалась жутко – а вдруг и моя девочка сгинет? А вот Асенька тогда радовалась, говорила – поделом Ваське, не будет её дразнить! Она не злая у меня, не подумайте, просто не понимает, что смерть – это навсегда.

Пароль даже подбирать не пришлось. Пальцы быстро отщёлкали комбинацию, будто ведьма набирала её каждое утро не задумываясь. Дверца распахнулась легко, словно сама того ждала, словно ей не терпелось обнажить перед ведьмой своё сокровенное нутро.

Про Андрюшу вы и так знаете. Ужас, кромешный ужас, и представить не могу, как Наденька по нему убивается. Она ж приехала перед осенью последние тёплые деньки с сыном провести, на озёра с ним купаться бегала… Так сладко и радостно смотреть на них было, ох, как она сына холила, ни в чём ему не отказывала! А Андрюша, мир его праху, как матушка приехала, так и забыл про Асеньку. Они ведь всё лето вместе бегали – и в лес, и на поле, и по чужим дворам. От Асеньки по вечерам только и слышно было – Андрюша то, Андрюша это. А вот матушка приехала – и всё, прощай дружба. Вчера весь день Ася хмурая просидела, не ела почти, кажется, даже плакала. А потом и её мать приехала, с этим своим… Ну, вы видели его уже.

Над пистолетом тонкие пальцы замерли, словно не решаясь прикоснуться к холодному металлу. Было страшно, очень страшно, но раз уже нырнула в полынью с головой, то греби, а не иди камнем на дно. Ведьма выдохнула, зажмурилась и вцепилась в пистолет, как за спасительную соломинку.

От собственных догадок было тошно, но слишком уж гладко и ровно всё складывалось, словно бусины низались одна за другой, тугой ниткой впивались в горло.

Агрессивный, явно не любящий падчерицу отчим, не чурающийся поколачивать жену и – похоже – приёмную дочь. А ещё – не чурающийся выпивки. Стоит ли удивляться, что девочка до слёз, до слепой паники боится пьяных, особенно – громких, грубых, злых? Стоит ли удивляться, что до белой дрожи ненавидит тех, кто осмеливается поднимать руку на слабых?

Стоит ли удивляться, что Ася так рано научилась настолько рьяно и истово желать смерти людям, что смерть приходила – с клыками и когтями, чтобы мучить и истязать, вымещая на хрупких человеческих телах ненависть маленькой девочки?

Пистолет жёг ладонь, словно намертво вплавляясь в кожу и кости. Мост за спиной давно рухнул, и теперь мелкие камешки катились из-под пяток, подгоняя вперёд.

Ты и так уже опоздала, ведьма.

Но мальчика, мальчика-то за что? Друга по летним играм? Его-то за что она ненавидела? За то, что забыл, предпочёл играть с мамой, а не с соседкой по даче?

Ведьма нахмурилась. Бусины зазвенели, словно собираясь шустрыми шариками раскатиться из ладоней. За что может маленькая измученная девочка ненавидеть ровесника?

За то, чего лишена сама.

Она смотрела на чужое счастье, на беззастенчивую радость, на тепло между матерью и ребёнком и всё яснее понимала, чего у неё нет и никогда не будет.

И она ненавидела.

Ведьма порывисто вышла из кабинета, только дверь за спиной хлопнула. Её не видели, не слышали, не ощущали, словно сам мир укутал её вуалью, выстелил ей тропу, чтоб добралась она до девочки, пока не стало слишком поздно, и чтоб никто ей не помешал.

Что случится, если настанет «поздно», ведьма думать не хотела.

Перед чёрной стеной деревьев она замерла в нерешительности. Ночью лес казался не просто дремучим – непроходимым. Ни тропы, ни стежки-дорожки, только колючие кусты топорщатся во все стороны, да ветви скрипят – «не пройдёшь!». Только и осталось, что глаза закрыть, слепо идти, доверившись силе, что горным беснующимся потоком несла щепку-человека, куда ей одной ведомо.

* * *