Когда-нибудь или С карусели земли…

Несмотря на то, что подросших птенцов откровенно готовили на роль нянек младшим, тем, которые должны были увидеть свет ближе к осени, о малышах заботились, их любили и… ведь неведомо, как оно сложится, но эти дети, родная кровь, были уже почти что готовыми, крепкими птицами, которые, в случае чего, продолжат начатое их пращурами.

Я стоял и не мог оторвать от взора от ладных, ясноглазых, лукавых, птенцов, уже вовсе, совершенно похожих и на настоящих ласточек, и на роскошный букет в плетёной из глины вазе под потолком. Широкие плечи птиц с крепкими на вид крыльями выступали над кромкой гнезда. Казалось невероятным, что в таком маленьком кармашке вмещается столько всего, но, покуда узкие, породистые талии ласточек находили себе там место, это позволяло им ещё немного побыть детьми.

Признаюсь, я мог бы глазеть на птичек долго, ну – почти бесконечно, благо, их отец и мать, что сидели на перилах у порога, не проявляли никакого беспокойства, а сопереживая моему восхищению, гордились потомством, как собой. Но вдруг… родители ласточек пропели дуэтом нечто, напоминающее шуршание вспышки пламени серной спички, после чего малышня немедленно и неожиданно для себя самих выпорхнула из гнезда. Иное легато нотного стана могло б позавидовать плавности очертания их полёта. Последний, самый маленький птенчик, замешкался немного, но я поспешил помочь ему, указав направление рукой.

Если бы кто со стороны увидал, как, покидая уют слепленного изо всякого сора гнезда одна за другой, ласточки вылетают на простор, то мог бы подумать, что перед ним видавшие виды, умудрённые опытом птицы, так ловко управлялись они. Мне же казалось, что небо перенимает подросших птенцов из горсти гнезда, бережно укладывая в свою колыбель.

…Где-то неподалёку в лесу, ветер валил деревья, и они заканчивали свою жизнь с молодецким уханьем, в щепки разбивая сердце о землю. А тут, прямо на моих глазах начиналась новая, полная трудного птичьего счастья жизнь, в которой главной была не свобода сама по себе, но уверенность в том, что всегда отыщется тот, кто разделит с тобой восторг первого полёта. Даже если этот кто-то – человек…

Вечер промокнул облаком кляксу луны и наступило утро.

Без названия

В половине четвёртого утра я проснулся от того, что услышал, как мой визави неаккуратно, быть может даже с раздражением поставил недопитый стакан с чаем на стол, так что зазвенела ложка. Покуда я стряхивал с себя остатки сна, словно луковую шелуху и приходил в себя, оказалось, что память не сохранила ничего о том, – кто был мой собеседник, и отчего рассердился.

Испытывая несомненную досаду о прерванном сне, и о неумении вспомнить его обстоятельства, я почуял сладкий запах вишнёвого ветра, услыхал его шум, и то, как он, негодник, кидается без счёта спелыми ягодами, словно камешками. Невольная улыбка в ответ озорнику немного успокоила меня и тут же я припомнил… Нет, не кем был тот таинственный ночной гость, но другое, что едва не разбудило меня ещё раньше, – про дождь, который слишком громко облизывал мокрым языком листву.

Пригрезилось мне всё это или нет, но коли не позабудешься во сне, измучаешь себя бессонницей, да изболит душа о не сделанном, хоть вой. А так… всякое утро в жизни навроде чистого листа, где, сжав губы больше брезгливо, чем надменно, рассвет протягивает каждому собранную в щёпоть руку, одетую голубой шёлковой перчаткой, напоминающей бутон цикория. Некоторым, которые умеют разжалобить, он даже подаёт что-нибудь: прозрачную бусину драгоценной росы, муравья, а то даже замершего кверху перевязью лап жука. И тут уж важно дать понять ему, что ты не гаже прочих, отпустить подобру-поздорову в ближайшую траву, да подглядеть, каковую из четырёх сторон света выберет он.

– И что? Сразу за ним?

– Вот, чудак-человек! Нет, конечно! Запомнить тот путь и не ходить туда ни за что.

Утерянное счастье

Бабочка сложила крылья и упала без сил. Ей можно было бы попенять, что негоже, мол, так-то в погожий столь день, а оно вон как вышло.

Столь часто не достаёт для радости всего, чего должно б хватать: ясности ума и дня, тепла волны и чистоты сердца. Кому-то нужно ещё той, не сразу осознанной малости, чтобы «все были живы», но такое счастье бывает только в детстве, про которое одно только и помнится, что оно и есть то, утерянное невзначай с ч а с т ь е, в поисках коего и проходит вся последующая жизнь.

– А что? Разве не так?!

Дорога, сходящая на нет, всего одна, всех прочих не бывает. Изгиб же всякого пути, знамение неизвестности, отделяющее скользкое «только что» от незыблемого «вчера» и не вполне отчётливого «завтра». Хотя… что там разъединять, в самом деле? Каким манером?! Коли всё – в куче, в которую не стоит валить ни дела, ни раздумья.

–Так они уж сами распоряжаются. И нами, и собой.

Погремушки коробочек мака, как мараки13. Куда как лучше стоять, прислушиваясь к их шепелявой на ветру рифме, чем непрестанно искать правды в себе, судьбе и прочих. Честнее.

– Чем ты занят?

– Ничем.