Когда Ницше плакал

ПИСЬМО ОТ ФРИДРИХА НИЦШЕ ПЕТЕРУ ГАСТУ

4 декабря 1882

Мой дорогой Петер,

Наши планы меняются. Снова. Я целый месяц проведу в Вене и в связи с этим должен с сожалением отложить нашу поездку в Рапалло. Я напишу, когда более точно буду знать свои планы. Столько всего случилось, по большей части это было интересно. У меня небольшой приступ (который был бы монстром на две недели, если бы не вмешательство вашего доктора Брейера), так что сейчас я слишком слаб и могу лишь вкратце сообщить тебе новости. Остальное потом.

Спасибо, что нашли мне этого доктора Брейера — довольно любопытный человек, — думающий, научный терапевт. Разве это не удивительно? Он готов рассказать мне все, что ему известно о моем заболевании, и — что еще более удивительно, — все, что ему не известно!

Это человек, который искренне хочет посметь, и я уверен, что его очень привлекает во мне то, что я смею сметь. Он осмелился сделать мне самое что ни на есть удивительное предложение, и я принял его. Он предлагает госпитализировать меня в следующем месяце в клинику Лаузон, где он собирается изучать мое заболевание и лечить меня. (И все это за его счет! То есть, мой дорогой друг, тебе не придется беспокоиться о моем благосостоянии этой зимой.)

А что я? Что я должен предложить ему в ответ? Я, который уже и не надеялся получить когда-нибудь выгодную работу, я получаю предложение быть персональным философом доктора Брейера в течение одного месяца, предоставляя ему персональное философское консультирование. Его жизнь мучительна, он подумывает о самоубийстве, он попросил меня помочь ему выбраться из этой чащи отчаяния.

Ты, наверное, сможешь оценить иронию судьбы: твой друг призван заглушить зов сирены смерти, тот самый друг, которого так манит эта рапсодия, тот самый друг, который в последнем письме упоминал о том, что дуло пистолета выглядит не так уж и плохо!

Дорогой друг, я сообщаю тебе об этом договоре с доктором Брейером, надеясь на полную конфиденциальность. Никто больше не должен знать об этом, даже Овербек. Ты единственный, кому я доверяю эту тайну. Я должен обеспечить хорошему доктору полную конфиденциальность.

Наш странный договор прошел долгий сложный путь. Для начала он предложил консультировать меня в рамках курса терапии! На редкость неуклюжая отговорка! Он делал вид, что его заботит исключительно мое благосостояние, что его единственное желание, единственная награда — это увидеть меня здоровым и счастливым! Но мы-то все знаем об этих поповских лекарях, которые возлагают свою слабость на других, а потом лечат их только для того, чтобы сделать себя сильнее. Слышали мы о «христианском милосердии»!

Разумеется, я раскусил его и назвал вещи своими именами. Он не сразу смог взглянуть в глаза правде — назвал меня слепцом и подлецом. Он клялся в самых высоких устремлениях, источал лживое сочувствие и комичный альтруизм, но нужно отдать ему должное: в конце концов он нашел в себе силы прямо и честно попросить сил у меня.

Твой друг, Ницше, на базарной площади! Пугает тебя такая картина? Представь себе мою «Человеческое, слишком человеческое» или мою «Веселую науку» в клетках, прирученных, дрессированных! Представь мои афоризмы в виде сборника проповедей для повседневной жизни и труда! Я тоже сначала испугался. Но это прошло. Проект заинтриговал меня: форум для моих идей; сосуд, который я наполню, когда созрею и буду истекать соком; возможность, настоящая лаборатория для проверки моих идей на отдельной особи перед тем, как предъявить их всем (так об этом сказал доктор Брейер).

Ваш доктор Брейер вдруг оказался прекрасным представителем своего вида, он восприимчив и стремится тянуться вверх. Да, в нем есть желание. И у него есть голова на плечах. Но есть ли у него глаза — и сердце, — чтобы видеть? Посмотрим!

Так что сегодня я отлеживаюсь, восстанавливаю силы и тихонько размышляю над этим предложением — новым приключением. Может быть, я ошибался, думая, что единственное мое предназначение — поиск истины. Посмотрим в следующем месяце, сможет ли моя мудрость дать другому силы вырваться из отчаяния. Почему он ищет помощи у меня? Он говорит, что пообщавшись со мной и полистав «Человеческое, слишком человеческое», он заинтересовался моей философией. Может, увидев, насколько тяжела ноша моей болезни, он решил, что я стал экспертом по выживанию.

Но он, разумеется, не знает, насколько действительно тяжела моя ноша. Мой друг, русская дрянь-демон, эта обезьяна с накладными грудями, продолжает предавать меня. Элизабет, которая утверждает, что Лу живет с Рэ, проводит кампанию по депортации ее за аморальное поведение.

Еще Элизабет пишет, что кампания злобы и ненависти переместилась в Базель, где Лу пытается лишить меня пенсии. Будь проклят тот день в Риме, когда я впервые увидел ее. Я часто повторял тебе, что каждая неприятность, даже встречи с истинным злом только прибавляют мне сил. Но обратить эту грязь в золото не под силу даже мне, я… Я… Посмотрим.

У меня нет сил делать копию этого письма, дорогой друг. Так что, будь добр, верни его мне.

Твой

Ф.Н.