Когда Ницше плакал

«Не потому, что проиграл вам какое-то состязание! Кому это надо? У меня есть лишь одна причина для плохого настроения: я ценю ваше мнение о себе и боюсь, что после вчерашних грязных откровенностей я сильно упал в ваших глазах. Посмотрите в ваш список, — Брейер показал на блокнот Ницше. — Помните, там был пункт о ненависти к себе, кажется, под номером три. Я никому не показываю свое истинное „я“, потому что я слишком жалок. Я люблю себя еще меньше, потому что я оторван от людей. Если мне когда-нибудь удастся вырваться из этого порочного круга, я, должно быть, смогу быть откровенным с другими людьми!»

«Может быть, и так, но посмотрите сюда, — Ницше указал на пункт 10 в своем списке. — Здесь вы говорите о том, что вас слишком заботит, что думают о вас ваши коллеги. Я знаю многих людей, которые не любят себя и пытаются поправить положение, добиваясь хорошего к себе отношения окружающих. Добившись этого, они сами начинают хорошо к себе относиться. Но это не решает проблему, это подчинение авторитету другого. Вы должны принять себя — а не искать пути для достижения моего признания».

У Брейера голова пошла кругом. Он быстро соображал, отличался проницательностью и не привык к тому, чтобы его мнение постоянно оспаривали. Но он прекрасно осознавал нецелесообразность ведения рациональных дискуссий с Ницше; он никогда не мог переспорить его или убедить его в чем-то, что противоречило его мнению. Брейер пришел к выводу, что импульсивное, иррациональное поведение — оптимальный вариант в этой ситуации

«Нет, нет, нет! Поверьте мне, профессор Ницше, может, это и правда, но на меня это не подействует! Я знаю только то, что нуждаюсь в вашем признании. Вы правы: следует стремиться к независимости от мнения окружающих, но путь к достижению этой цели — я говорю не о вас, а о себе — лежит через осознание того, что я не выхожу за рамки приличий. Мне необходимо, чтобы я мог рассказать все о себе другому человеку и понять, что и я тоже… просто человек».

Задумавшись на мгновение, он добавил: «Человеческое, слишком человеческое».

Услышав название своей книги, Ницше расплылся в улыбке: «Туше, доктор Брейер! Как можно спорить с этой удачной фразой? Теперь я могу понять ваши чувства, но по-прежнему мне не ясно, какое отношение они имеют к нашей процедуре?»

Здесь Брейер осторожно выбирал слова. «Я тоже не понимаю. Но я знаю, что я должен научиться расслабляться. Мне не нравится постоянно думать о том, что мне нужно тщательно выбирать, что рассказывать вам, а что нет. Я расскажу вам один случай из реальной жизни, который может иметь отношение к нашей проблеме. Я разговаривал со своим шурином Максом. Я никогда не был особенно близок с Максом, потому что считал его психологически невосприимчивым. Но мои отношения с женой испортились настолько, что мне было необходимо поговорить об этом с кем-нибудь. Я пытался завести об этом разговор с Максом, но мне было настолько стыдно, что я понял — мне трудно продолжать этот разговор. Тогда Макс, чего я, признаться, от него не ожидал, рассказал мне о своих проблемах такого же характера. Эта его откровенность каким-то образом развязала мне руки, и мы с ним впервые за все время нашего знакомства смогли поговорить на личные темы. Мне это так помогло!»

«Когда вы говорите о том, что вам это помогло, — немедленно встрял Ницше, — значит ли это, что ваше отчаяние ушло? Или улучшились ваши отношения с женой? Или ваш разговор возымел немедленное очищающее действие?»

Ах! Брейер понял, что попался. Если он скажет, что ему действительно помог разговор с Максом, Ницше спросит, зачем же ему нужен его совет. Осторожнее, осторожнее.

«Я не знаю, что я хотел этим сказать. Я знаю только то, что мне стало лучше. Что той ночью я не лежал без сна, съеживаясь от стыда. И с тех пор мне кажется, что я стал более открытым, что теперь я готов к изучению себя».

Нет, не то, подумал Брейер. Может, просто прямая просьба будет более уместна?

«Я уверен, профессор Ницше, что мне будет легче честно рассказывать о себе, если у меня будет уверенность в том, что вы примете меня. Когда я говорю о своей любви-одержимости или ревности, мне будет легче, если я буду знать, что и вам знакомы эти чувства. Я, например, могу предположить, что вы считаете секс неприятным, а моя чрезмерная озабоченность сексом вызывает у вас глубокое неодобрение. Это действительно мешает мне откровенно рассказывать об этих моих гранях».

Повисла долгая пауза. Ницше, погрузившись в размышления, смотрел в потолок. Брейер ждал, ведь он так хорошо умел нагнетать напряжение. Он наделся, что Ницше наконец был близок к тому, чтобы рассказать что-нибудь о себе.

«Может, — отозвался наконец Ницше, — я недостаточно хорошо объяснил свою позицию. Скажите, вы уже получили заказанные вами книги от моего издателя?»

«Пока нет. А почему вы спрашиваете? Там есть моменты, относящиеся к нашей сегодняшней дискуссии?»