Когда Ницше плакал

«Ну, завтрак – это ничего интересного. Хозяин Gasthaus'a обычно приносит мне немного горячей воды. Этого вполне достаточно. Иногда, когда я особенно хорошо себя чувствую, я прошу заварить мне некрепкий чай и принести сухарей. После завтрака я принимаю холодную ванну – это необходимое условие для активной работы, – потом работаю все оставшееся время: я пишу, размышляю, и иногда, когда мои глаза позволяют, я по-немногу читаю. Если я хорошо себя чувствую, я отправляюсь гулять – иногда мои прогулки длятся часами. Я делаю записи, когда гуляю, и часто именно тогда из-под моего пера выходят самые лучшие вещи, меня посещают самые удачные мысли…»

«Да, я согласен с вами, – поспешно вставил свое замечание Брейер. – Мили через четыре-пять я понимаю, что смог решить самые сложные проблемы».

Ницше замолчал – его явно сбило с мысли замечание Брейера. Он начал было соглашаться, но запнулся, в итоге решил оставить его без комментариев и продолжил свой отчет: «Я всегда обедаю за одним и тем же столиком в отеле. Я уже говорил вам о своем рационе: никаких специй, только овощи, лучше всего – вареные, никакого алкоголя, кофе. Часто я неделями могу есть только вареные несоленые овощи. Я не курю. Я обмениваюсь парой слов с другими постояльцами за моим столом, но редко вступаю в длительные беседы. Если мне повезет, среди постояльцев может оказаться чуткий человек, который предлагает почитать мне вслух или пишет под мою диктовку. Я ограничен в средствах и не могу оплачивать такого рода услуги. День проходит так же, как и утро: прогулки, размышления, пометки. Вечером я ужинаю в своем номере – та же горячая вода или слабый чай с сухарями, а потом я работаю, пока хлорал не скажет мне: „Стой! Тебе уже можно отдохнуть“. Вот так и живет мое тело».

«Вы говорите только о гостиницах. А ваш дом?» «Мой дом – это чемоданы и пароходы. Я черепаха, я ношу свой дом на спине. Я ставлю его в угол моего гостиничного номера, а когда мне становится трудно выносить климат, я взваливаю его на спину и отправляюсь искать места, где небо повыше и воздух посуше».

Брейер планировал вернуться к «дурным ночным мыслям», мучающим Ницше, но сейчас заметил еще более перспективное направление исследования, которое просто не могло не привести его к фройлен Саломе.

«Профессор Ницше, мне показалось, что вы, описывая типичный день вашей жизни, слишком мало говорили о других людях. Простите, что я так расспрашиваю вас, – я знаю, это не совсем те вопросы, которые обычно задает врач, но я придерживаюсь веры в целостность организма. Я думаю, что хорошее физическое самочувствие неотделимо от благополучия психологического».

Ницше вспыхнул. Он достал маленький черепаховый гребешок для усов и какое-то время сидел молча, приводя в порядок свои густые усы. Затем, решившись, он выпрямился, прочистил горло и твердо сказал:

«Вы не первый терапевт, кто обратил на это внимание. Полагаю, вы говорите о сексе. Доктор Ланзони, итальянский консультант, у которого я наблюдался несколько месяцев назад, предположил, что мое состояние усугубляется уединенностью и воздержанием, и порекомендовал мне вести регулярную половую жизнь. Я последовал его совету и закрутил роман с молодой крестьянкой в деревеньке рядом с Рапалло. Но по истечении трех недель я разве что не умирал от головной боли – еще чуть-чуть такого итальянского лекарства – и пациент скончался бы на месте!»

«Почему этот совет оказался настолько вреден для вас?»

«Вспышка животного наслаждения – а затем часы отвращения к себе, очищения себя от протоплазменного запаха течки… По-моему, не самый лучший способ достижения – как вы сказали? – „целостности организма“.

«Полностью с вами согласен, – поспешно вставил Брейер. – Но вы же не собираетесь отрицать, что все мы живем в обществе и это исторически помогало человеку выжить и дарило удовольствие, кроющееся в человеческих отношениях?»

«Может, не каждому приходятся по вкусу эти стадные удовольствия, – покачал головой Ницше. – Трижды я тянулся к людям и пытался перекинуть мостик от себя к ним. И трижды я был предан».

Наконец-то! Брейер едва мог сдержать восторг. Вне всякого сомнения, одним из трех предательств в жизни Ницше была Лу Саломе. Может быть, вторым был Поль Рэ. Кто же был третьим? Наконец, наконец Ницше распахнул перед ним желанную дверь. Теперь был открыт путь для обсуждения предательства и отчаяния, им вызываемого.

Голос Брейера стал истинным воплощением сочувствия: «Три попытки – три ужасных предательства, а за ними – побег в мучительное одиночество. Вы страдали, и, вполне возможно, именно страдания повинны в вашей болезни. Не согласитесь ли вы довериться мне, рассказать больше об этих предательствах».

И снова Ницше покачал головой. Казалось, он снова замкнулся в себе.