Когда Ницше плакал

«С этим не будет проблем, — с уверенностью сказал Брейер. — Когда я читаю историю болезни, я всегда нахожу возможности обратиться к психологии. Например, когда я расспрашиваю о бессоннице, я часто интересуюсь, какие мысли не дают пациенту уснуть. Или, после того как пациент перечислит мне все свои многочисленные симптомы, я выражаю свое сочувствие и между делом интересуюсь, не сломила ли его болезнь, не опускаются ли у него руки, нет ли у него желания умереть. Редко когда после этого пациент не начинает рассказывать мне обо всем».

У входной двери Брейер помог Фрейду надеть пальто.

«Нет, Зиг, это не проблема. Уверяю тебя, я без особого труда завоюю доверие нашего философа и сделаю так, что он все мне расскажет. Проблема в том, что я буду делать с полученной информацией».

«Да, что ты собираешься делать, если он действительно может убить себя?»

«Если я буду полностью уверен в том, что он собирается покончить с собой, я сразу же запру его либо в приют для психических больных в Брюнхельде, либо в частный санаторий, например санаторий Блеслауэра в Инзердорфе. Но, Зиг, вряд ли с этим возникнут проблемы. Подумай, если бы он действительно собирался себя убить, разве стал бы утруждать себя консультацией со мной?»

«Ну конечно!» — разгоряченный Фрейд стучал себя по голове за то, что она медленно работает.

«Нет, — продолжал Брейер, — истинная проблема заключается в том, что делать с ним, если он не собирается совершать самоубийство, если он просто сильно страдает».

«Да, — сказал Фрейд, — а что потом?»

«В данном случае я убедил бы его обратиться к священнику. Или, может быть, предложил пройти длительный курс лечения в Мариенбаде. Или, может быть, я придумаю новый способ и вылечу его ото всего сам!»

«Придумаешь способ лечить его? О чем ты говоришь, Йозеф? Что за способ?»

«Потом, Зиг. Мы поговорим об этом потом. А теперь давай прощаться. Не стой в жаркой комнате в своем теплом пальто».

Сделав шаг за дверь, Фрейд обернулся: «Как, ты говоришь, зовут этого философа? Я о нем слышал?»

Брейер засомневался. Помня о выдвинутом Лу Саломе требовании секретности, в мгновение ока он соорудил для Фридриха Ницше имя по тому же принципу, по которому Берта Паппенгейм стала Анной О. «Нет, ты не знаешь его. Его зовут Мюллер, Удо Мюллер».

ГЛАВА 4

ДВЕ НЕДЕЛИ СПУСТЯ Брейер сидел в кабинете в белом халате врача-консультанта и читал письмо от Лу Саломе:

23 ноября 1882 года

Мой дорогой доктор Брейер,

Наш план работает. Профессор Овербек полностью согласен с нами в том, что ситуация уже действительно приняла опасный оборот. Он никогда не видел Ницше в таком плохом состоянии. Он постарается употребить все свое влияние, чтобы убедить его записаться к вам на прием. Ни Ницше, ни я никогда не забудем, как добры вы были с нами, когда мы переживали столь тяжелые времена.

ЛУ САЛОМЕ

«Наш план, наше мнение, наши проблемы. Наши, наши, наши». Брейер положил письмо на стол — прочитав его раз десять с тех пор, как получил его около недели назад, — и взял зеркало, чтобы посмотреть, как он говорит это «наш». Он увидел, как тоненькая розовая рана губы обводит маленькое черное отверстие в каштане щетины. Он расширил отверстие, наблюдая за тем, как эластичные губы обтягивают желтеющие зубы, выступающие из его десен подобно наполовину ушедшим в землю могильным камням. Волосы и дыра, клыки и зубы: еж, морж, обезьяна, Йозеф Брейер.

Он ненавидел свою бороду. На улицах теперь все чаще появлялись чисто выбритые мужчины; когда же и он найдет в себе мужество сбрить все эти волосы. Еще он ненавидел коварные проблески седины, вероломно обосновавшиеся в его усах, на левой части подбородка и в бакенбардах. Седая поросль была предвестником безжалостного неприятельского вторжения. И нет той силы, что могла бы остановить марш часов, дней, лет.

Брейер ненавидел все, что отражалось в зеркале, — не только седину, зубы как у животного и волосы, но и крючковатый нос, пытающийся дотянуться до подбородка, непропорционально большие уши и мощный гладкий лоб — он уже начал лысеть, и этот безжалостный процесс уже начал пробираться к затылку, выставляя на всеобщее обозрение весь позор его голого черепа.