Когда Ницше плакал

Вы подарили миру несравненную книгу. В ней звучит та абсолютная убежденность, которая говорит об истинной оригинальности. Как бы еще мы с женой смогли осознать, что же было самой горячей мечтой всей нашей жизни. А заключалась эта мечта в том, что в один прекрасный день придет кто-то извне и получит полную власть над нашими сердцами и душами! Каждый из нас прочитал эту книгу дважды: один раз днем, в одиночестве, а потом вслух вечером. Мы просто дрались за обладание единственным экземпляром и очень жалеем, что так и не получили обещанную вторую копию.

Но ты болен! И ты сломлен? Если это так, с какой радостью я сделал бы что-нибудь, что смогло бы разрушить чары безнадежности! С чего мне начать? Мне ничего не остается, кроме как расточать признания в своем безоговорочном восхищении тобой.

Прими, по крайней мере, мое послание с дружеским расположением, хотя это и не принесет тебе удовлетворения.

С наилучшими пожеланиями твой

РИХАРД ВАГНЕР

Рихард Вагнер! При всей своей венской светскости, будучи хорошим знакомым этого величайшего человека своего времени, Брейер был ошеломлен. Письмо — и какое письмо! — написанное рукой гения! Но он быстро взял себя в руки.

«Очень интересно, моя милая фройлен, но теперь, будьте так добры, скажите мне, что именно я могу для Вас сделать?»

Снова наклонившись вперед, Лу Саломе легонько накрыла своей затянутой в перчатку рукой руку Брейера: «Ницше болен. Очень болен. Ему нужна ваша помощь».

«Но что у него за болезнь? Каковы ее симптомы?» Брейер, разгоряченный прикосновением ее руки, был рад получить возможность сесть на своего любимого конька.

«Головные боли. Самое главное — мучительные головные боли. Длительные приступы тошноты. Угроза слепоты — его зрение постепенно ухудшается. И проблемы с желудком — иногда он не может есть несколько дней. И бессонница — ни одно лекарство не может подарить ему сон, поэтому он принимает опасные дозы морфия. И головокружения — иногда у него начиналась морская болезнь на твердой почве, и это продолжается несколько дней».

Брейер не первый раз слышал длинные списки симптомов, и это не представляло для него особого интереса, ведь каждый день через его руки проходило от двадцати пяти до тридцати пациентов, и в Венецию он приехал именно для того, чтобы отдохнуть от всего этого. Но Лу Саломе была так настойчива, что он чувствовал себя обязанным отнестись к этому случаю более внимательно.

«На ваш вопрос я могу дать лишь один ответ: да, конечно, я осмотрю вашего друга. Это само собой разумеется. Я же, в конце концов, терапевт. Но, пожалуйста, позвольте теперь мне задать вопрос. Почему ваш друг не связался со мной напрямую? Почему он просто не отправил запрос о консультации в мой офис в Вене?» — сказав это, Брейер оглянулся по сторонам в поисках официанта, чтобы попросить его принести счет, думая о том, как рада будет Матильда его скорому возвращению в отель.

Но отделаться от этой дерзкой женщины было не так-то просто. «Доктор Брейер, будьте добры, уделите мне еще несколько минут. Я не могу преувеличивать серьезность состояния Ницше, глубину его отчаяния».

«В этом я не сомневаюсь. Но я повторяю свой вопрос, фройлен Саломе: почему ваш друг не пришел на консультацию в мой венский офис? Или не посетил терапевта в Италии? Откуда он родом? Хотите, я дам ему направление к терапевту в его родном городе? И почему именно я? Кстати, как вы узнали, что я в Венеции? И что я покровительствую опере и восхищаюсь Вагнером?»

Лу Саломе невозмутимо улыбалась, пока Брейер забрасывал ее вопросами. Эта улыбка становилась все более озорной, пока Брейер вел свой обстрел.

«Фройлен, вы улыбаетесь так, словно что-то скрываете от меня. Полагаю, такая юная леди, как вы, должна любить тайны!»

«Как много вопросов, доктор Брейер. Удивительно: мы разговариваем всего несколько минут, а возникло столько сложных вопросов. Это — верный повод для дальнейшего дискутирования. Давайте я расскажу вам поподробнее о нашем пациенте».