Когда объявят лот 49

— Получил недавно, — сказал Аррабаль. — Может так медленно работает почта? Или мое имя поставили вместо умершего члена организации? Неужели на это нужно шестьдесят лет? Может, это репринт? Пустые вопросы, я простой солдат. А на высших уровнях — там свои соображения. — И эту мысль она унесла с собой, снова выйдя в ночь.

На городском пляже — ларьки с пиццей и карусели давно закрыты — Эдипа абсолютно спокойно прошла сквозь сонно плывущее облако шпаны в летних бандитских куртках, на которых был вышит почтовый рожок, и нитка в здешнем лунном свете сияла чистым серебром. Они чем-то обкурились, обнюхались, обкололись, и, возможно, не заметили ее вовсе.

В прокуренном салоне автобуса, набитом едущими на ночные смены неграми она увидела нацарапанный на спинке сиденья рожок, вспыхнувший для нее ярким светом, и надпись ТРУП. В отличие от ВТОР, кто-то взял на себя труд карандашом подписать: Тронувший Рожок Умрет Преждевременно.

Неподалеку от рок-клуба «Филлмор» она обнаружила известный символ приколотым к доске объявлений на прачечной среди прочих клочков бумаги, предлагавших по умеренной цене глажение и нянек. Если вы знаете, что это значит, — говорилось в записке, — то понимаете, где узнать больше. Вокруг, подобно ладану, благоухал, вздымаясь к небу, аромат хлорки. Машины внутри свирепо пыхтели и хлюпали. Не считая Эдипы, у прачечной никого не было, а флуоресцентные лампочки дисгармонировали с белизной, хотя именно ей посвящалось касание их лучей. Негритянский район. А Рожок столь же посвящен этой цели? Значит ли это "Тронуть Рожок"? Кого спросить?

Всю ночь в автобусах она слушала по радио песенки из последних позиций "Двухсот хитов" — они никогда не станут популярными, их мелодии и тексты исчезнут, будто никогда и никем не пелись. Девушка-мексиканка, несмотря на гул мотора, пыталась слушать одну из этих песен, напевая мелодию, словно собираясь запомнить навеки; на стекле, запотевшем от ее дыхания, она ноготком вычерчивала почтовые рожки и сердечки.

В аэропорту Эдипа — она казалась себе невидимкой, — подглядела партию в покер, где неизменно проигрывающий аккуратно и добросовестно вносил каждый свой проигыш в бухгалтерскую книгу, чьи страницы были украшены небрежно выведенными почтовыми рожками. "В среднем, друзья, моя выручка — 99.375 процентов", — объявил он. Незнакомцы смотрели на него, кто равнодушно, а кто с раздражением. "Это за двадцать три года, — продолжал он, пытаясь улыбаться. — Всегда малюсенький процент, когда чет случается нечетом. Двадцать три года. Мне никогда не удастся превзойти эту цифру. Почему же я не бросаю это дело?" — Никто не ответил.

В одной из уборных было объявление от ГОСТа — Генерального общества смерти (территориального) — вместе с номером абонентского ящика и почтовым рожком. Раз в месяц они выбирали жертву среди невинных, добродетельных, общественно полезных и обеспеченных людей, употребляли ее или его в сексуальном смысле, а затем приносили в жертву. Эдипа не стала списывать номер.

Какой-то нескоординированный мальчишка собирался лететь рейсом "Трансуорлд Эйрлайнс" на Майями, — он хотел проникнуть ночью в дельфинариум и вступить в переговоры с дельфинами, которые сменят, по идее, на земле человека. Он страстно, взасос целовал на прощание мать. "Я напишу тебе, мамочка", — повторял он. "Пиши через ВТОР, — говорила она, — помни об этом. Иначе полиция тебя схватит. А дельфины возненавидят". "Я люблю тебя, мамочка", — сказал он. "Люби дельфинов, — посоветовала она. — Пиши через ВТОР".

Так все и шло. Эдипа играла роль подслушивающего соглядатая. Кроме всего прочего она обнаружила сварщика, который лелеял уродство своего деформированного лица; бродягу-ребенка, жалевшего, что не родился мертвым, подобно тому, как некоторые изгои жалеют, что упустили и не примкнули к милой убаюкивающей пустоте общины; негритянку с замысловатым узором слоеного шрама через всю по-детски пухлую щеку, она постоянно проходила через ритуалы выкидыша — всякий раз по разным причинам, — увлеченная не столько процессом, сколько перерывами в нем; престарелого ночного сторожа, грызущего кусок мыла "Айвори Соуп", он выдрессировал свой виртуозный желудок справляться с лосьонами, освежителями воздуха, лоскутками материи, табаком, мазями в безнадежной попытке усвоить все — все обетованное, все плоды производства, все предательство, все язвы, пока не поздно; и даже еще одного соглядатая, висевшего у спокойно освещенного городского окна в поисках Бог знает какого особого образа. И любой намек на отчуждение, на уход от обычной жизни был украшен почтовым рожком — на запонке, переводной картинке или машинальном бесцельном рисунке. Она настолько привыкла к встрече с ним, что позднее, в воспоминаниях, ей казалось, будто она виделаего чаще, чем это было на самом деле. Хотя хватило бы и пары-тройки раз. Даже с лихвой.