Когда охотник становится жертвой (СИ)

—…права была мелкая, тебе не до нас теперь. Деньги она посылает матери, а сама ты где? Ты теперь свою лакшери-задницу в гетто не притащишь просто так, без повода, да?

— У меня фонд!

— Фонд у неё. И собака за штуку баксов. И сиськи за десятку. Поглотила тебя сытая жизнь, да?

Они затихают ровно тогда, когда Александра понимает, что натёрла руку до крови. Железный браслет жалит растревоженную кожу, отбитые пятки ноют от боли, от бессилия и отчаяния хочется плакать. Хочется сдаться, растечься по полу, как желе, и будь что будет. Единственное, что ей остаётся — вслушиваться, запоминать информацию, заставлять мозги работать, чтобы паника окончательно не овладела ими.

— Коул, — девушка за стеной, явно успокоившись, вкрадчиво произносит его имя. Коул. Надо запомнить. — Я могу все благотворительные фонды мира возглавить, но всем плевать, что я борюсь за права женщин в Судане, с браконьерами в Исландии борюсь, детские дома курирую… Но никому не плевать, что я прачка из Южного Централа, что у меня кривой нос и маленькие сиськи.

— А Золотые яйца что на это?

— Крису всё нравится и так. Но я… — женский голос становится тише и начинает дрожать, словно она вот-вот заплачет, — я боюсь, что однажды разочарую его.

— Знаешь, он, по-моему, тебя любит. Поэтому зря ты хуйней страдаешь. Ты иди домой, мне немного некогда.

— Я пойду улицы прочесывать…

— Не пойдёшь. Все до единого ищут её. Давай-ка, топай к матери, а то потом ещё и тебя искать придётся.

Несмотря на перебор с матом, её похититель умеет вести доверительные беседы. Той девушке с дурацкой собакой (насчёт бесполезности этих глупых животных Александра с этим Коулом, пожалуй бы, согласилась), девушке явно не из простых, он дорог. Так не разговаривают с теми, кто держит людей в страхе, таким не доверяют, таким не раскрывают душу… Он и внешне-то бандит бандитом, как по-писаному — одни татуировки чего стоят. Не стыкуется одно с другим. Возможно, есть шанс надавить на жалость или выяснить, наконец, что с ней будет.

Александра делает ещё одну попытку нашуметь.

— Ты не один?

— Один. Телек забыл.

Слышится шорох, возня и звук закрываемой двери — Коул наскоро выпроваживает девушку за дверь. Собака снова разражается пронзительным лаем — слышно даже с лестничной клетки.

Когда, наконец, наступает тишина, Александра слышит, как Коул мнётся за дверью, а потом стучит, обозначая своё намерение войти. Как мило, чёрт! От этой неуместной тактичности зубы сводит, хочется смеяться и одновременно орать в голос — лучше бы по башке стукнул, а не разыгрывал джентльмена, так было бы очевиднее, что она в заложниках, а не в гостях.

— Привет, — коротко бросает Коул, появившись в дверях. В руках у него коробка пиццы и белые целлофановые пакеты, из которых невыносимо притягательно пахнет едой.

— Я тут пожрать привёз. Не знаю, ешь ты такое или нет, в рестораны-то ваши меня не пустят, да и нет их тут почти, — он выкладывает коробки с китайской едой и куриными крылышками, какие-то сэндвичи, бутылку с молоком, вино, яблоки… Затарился на целый месяц. Похоже, она тут надолго. — Давай я тебе рот отклею, только не кричи, я серьёзно. И руку отстегну одну, не размахивай ей только, ладно?

Александра усвоила, что физически сопротивляться бесполезно — она мало что может против здоровенного мужика, несмотря на то, что тренер с пеной у рта клялся, что всё возможно, главное, тренировки и холодная голова, если уж нападут. Если на тренировках Маккормик выкладывалась полностью, то с холодной головой у неё проблемы, ничего тут не поделаешь. Она не сопротивляется, когда Коул резко сдирает скотч с её рта, пробурчав что-то вроде «лучше сразу, чем тянуть — больнее будет», вздрагивает, когда его пальцы касаются её запястья, освобождая его от браслета наручников. Любое непрошенное прикосновение внушает ей ужас. Лишь бы всё не повторилось, как тогда…

— Вот салат прихватил, если ты худеешь. Хотя я б тебе пяток кило накинул. Чего вы, бабы, на этих диетах помешались, я не понимаю…

— Я тебе не баба.

Медленно и зло, ставя акцент на каждом слове, произносит Александра. Коул замолкает, поворачивает голову в её сторону. Алекс долго смотрит в его глаза. В них — удивление, внимательный, цепкий интерес и… согласие.

— Понял. А есть-то будешь?

— Буду, — рявкает она в ответ, и Коул молча отводит взгляд.

Изнутри её будто жаром обдаёт. Этот странный мужик из тех, чей образ навсегда врезается в память — слишком приметный, яркий, вычурный. Слишком мужланский, в противовес прилизанным снобам в костюмах от кутюр, которые окружали её с самого детства. Широкий бритый затылок, щетина, чёрная вязь татуировок на шее, через которую перекинута толстая цепочка из потемневшего серебра. Простая, чуть растянутая чёрная майка ничего не скрывает, скорее наоборот, обнажает — мощные мышцы, вздыбленные вены под кожей, яркие чернила на руках и на спине, виднеющейся из-под проймы рукава. Эти рисунки притягивают взгляд. Александра ловит себя на мысли, что пялится на него, и со стыдом отводит взгляд, словно застигнутая врасплох за этим занятием.