Когда она меня убьет

Я бы ни за что не пошла. Ни за что. Во-первых, родители. Они бы меня прибили, если б узнали. И я даже рада была в тот момент, что у меня такие родители и что мне не нужно куда-то идти на ночь глядя с Яшкой. Но у нее-то мать была странной. Она могла идти куда угодно и когда угодно и вообще делать все что угодно — мать ее и слова бы не сказала. Не прибила бы, как мои, но и не защитила бы… Все знали — ее мать не в себе. То есть это так называлось — не в себе. А на самом деле она была как раз очень даже — в себе. Все время — в себе, где-то внутри своего бездонного безумия, прислушиваясь к чему-то, что творилось у нее внутри. И мало что воспринимая из окружающего мира.

Мне, когда я была маленькая, запрещали к ней приходить. Я не понимала. Ее мать казалась мне женщиной строгой, чем-то постоянно занятой, озабоченной. Но мои родители говорили «с приветом», «не смей переступать порог», и я слушалась. Но, конечно, потом, когда мы стали постарше, я частенько к ней заглядывала. Сначала с опаской, на секундочку. Потом стала задерживаться подолгу. Ее мать открывала мне, кивала без улыбки, приглашала пройти. Приносила иногда нам чай или спрашивала, как поживают мои родители. И я даже со временем стала думать, что все правильно. Мать такая и должна быть — она совсем не вмешивалась в ее дела, не устраивала ей допросов с пристрастием, что так обожали мои предки, не приставала с глупыми советами, что надеть в какую погоду. Мне нравилась ее мать. Я даже стала думать, что она совершенно нормальная, просто не такая как все. А в глубине души уже зрела мысль — не такая как все, а лучше. Переходный возраст, это когда ты все время ищешь кого-то лучше, чем твоим родители.

Но однажды я пришла к ним, и она как всегда открыла мне дверь. И пригласила пройти. И во рту у нее, как случалось, была погасшая сигарета. И я даже вошла и прикрыла за собой дверь. Но сделать следующий шаг по направлению к комнате Анны не решилась. Как только ее мать скрылась за кухонной дверью, я развернулась и побежала по ступенькам вниз. Все было как обычно, за исключением того, что ее мать была абсолютно голой. Совсем.

Меня это так потрясло, что я не скоро набралась мужества поговорить об этом с Анной. Она посмотрела на меня и грустно улыбнулась.

— Это потом, что жарко, — сказала она. — Разве твоя мать так не ходит, когда жарко?

— Нет, — пробормотала я.

Это было даже представить невозможно. Даже помыслить — никак.

— И все-таки одно дело ходить так по дому, и совсем другое — открывать дверь постороннему человеку…

— Ты ведь не посторонняя, — отозвалась она. — И ты ведь прекрасно знаешь, что моя мать странная, чего же ты так удивилась?

И вот теперь ей нужно было идти на свидание к Яшке — самому темному ангелу из тех ангелов, которые встречались на нашем коротком школьном пути. И у нее не было матери, которая могла бы ее не пустить, сказать, как моя: «Куда это ты на ночь глядя собралась?! Даже не думай!» И некому было ее удержать, и было понятно, что она пойдет к нему в этот парк. На секундочку мне показалось, что она до смерти сейчас похожа на свою мать — она смотрела прямо перед собой, а на самом деле взгляд ее был обращен куда-то внутрь себя, к чему-то мне не видимому и неизвестному.

— Не ходи, — робко предложила я.

И она слепо посмотрела на меня. И не увидела. И так же слепо оглядела комнату. И не увидела. Или именно тогда в ней пробуждалась любовь, и она с трепетом прислушивалась к ее голосу внутри? И она была уже не та Анна, которую я знала, которую все мы знали. Наверное, так. Любовь шевелилась крошечным ростком, но уже жила, тянулась к свету. Когда эта любовь ее поразила? Может быть, до всех наших приключений, до того, как мы всем стали врать, что она его девчонка?

Может, это и не ложь была — а мечта? Ведь чем ложь отличается от мечты?! — Она смотрела на меня вопросительно.

— Ничем, — с готовностью выдохнул я.

Ее взгляд омрачился сожалением, и я проклинал себя, что так некстати согласился с нею. Она, похоже, сама с собой согласна не была.

— Не говорите так, — покачала она головой, — вы не подумали. Для нее как раз это были две разные вещи. Понимаете ли? Совсем разные.

Я кивнул, боясь, что она вот-вот разочаруется во мне и уйдет. Зачем что-то рассказывать человеку, который совершенно тебя не понимает?!

Похоже, она как раз об этом и задумалась. Я занервничал, вскочил, шмыгнул в комнату, вынес коробочку швейцарского шоколада. Отказаться невозможно — и никто с места не двинется, пока не доест, говорила моя матушка.

Волшебное средство, мне оно было так необходимо теперь.

Ольга Владимировна машинально протянула руку за конфетой, надкусила, зажмурилась.

— И что с ними было дальше? — нетерпеливо спросил я.

— У вас роман с Евой? — ответила она вопросом, от которого я покачнулся на стуле.

— У меня?! С Евой?!

— Ну да, — сказала она буднично. — Вы не подумайте, что я вмешиваюсь, боже упаси…

— Я видел ее всего несколько раз, — развел я руками.