Когда падают листья... (СИ)

Это Дарену рассказал чуть ли не в голос хохочущий Шерен, когда тот вернулся из гостильни. Радость парня омрачала только боль от слишком сильных смеховых потуг.

— Ну, дедушка, ты даешь! — во второй раз оценил войник юмор лекаря, — не ожидал от тебя. Смотри уж, как бы мстить не пошел.

— Да ну, — лишь весело отмахнулся тот, — поделом ему. Скажет кому — засмеют, а так меня не тронет — побережется.

* * *

День выдался жарким без всякой меры и каким-то неприятным. Все валилось из рук. Сначала Велимира расплескала молоко после утренней дойки, потом случайно во время стирки порвала штаны Борща, столь горячо любимые их хозяином, а после вообще умудрилась рассориться с его дочерьми, да так, что мачеха надавала обидных пощечин прямо на виду у половины весницы.

Веля бросила ей в лицо недоштопанные штаны мужа, убежала в старый дом на окраине селения и уже там дала волю слезам. Сидела, постыдно размазывая их грязными ладошками по щекам — и ничего с собой не могла поделать.

А под самой крышей летом свили себе гнезда трещатки, маленькие птички, размером с пол-ладони; желтые с серыми воротничками на грудках. Везет вот им, птицам! Куда хочешь, туда и летишь, ни от кого не завися…

Зима выдалась холодной и снежной в этом году. А за ней, как все вечное, прилетела на последних ледяных крыльях и весна. Плутовка унесла с собой весь снег, а заодно и покой девушки.

Велимира со злостью терла глаза и щеки и судорожно всхлипывала. Вот на что ей этот дурацкий дар, когда и не защитишь им себя, и не повлияешь на судьбу? У Странников с Путниками — и то, больше свободы. А она? Что ей осталось? Смирно сидеть, дожидаясь того побега, когда неверная Нородж соизволит взглянуть на свое неразумное дитя, или пока Эльга сплетет нити-дороги в одну колею?

Девушка укусила собственный кулак, чтобы рыданий не услышали в веснице. Вот хоть бы чуть, хоть бы немного припугнуть Борща с женой и его детьми — сразу бы легче стало! Так нет же: досталась ей эта бесполезная школа… И не напакостишь вовсе. Борщ еще сначала боялся ее, хотел в лесу оставить… А потом осмелел, и руки стал распускать без причин: это не то сделала, туда не так посмотрела… Понял, значит, гад, что мелкая девчонка лишь сны видит, да обереги от болезней делает. И все.

— А вот и нет, не все! — отчаянно крикнула она.

Веля так увлеклась мыслями о том, где бы еще можно применить ее дар, что прослушала отчетливые шаги на лестнице.

— Вот ты где, маленькая паршивка! А ну, поди сюда!

Девушка зыркнула волчонком из-за сундука и забилась в угол.

— Не пойду!

— Ах ты ж, пакостница! Змею пригрел! — распалялся Борщ, краснея. — Да как ты только посмела обидеть мать!

"И никакая она мне не мать!"

Но вслух сказала иное:

— Она первая начала!

— А Дубыня? Тоже первый?!

Сын отчима с утра подловил ее у колодца и полез задирать юбку. Девушка даже сама от себя такой прыти не ожидала: врезала под дых — и припустила через поле. Но, видно, гад этот нажалобился отцу, а ей теперь прятаться от него по темным углам.

Оправдываться было бесполезно.

— Отвечай!

Велимира молчала.

— Ну, я тебя сейчас разговорю!

Гонял он ее по всему чердаку, пока подло не подставил подножку и не схватил за косу.

— Вот сейчас ты у меня получишь, — приговаривал Борщ, волоча за косу молча глотающую слезы девушку, — так получишь, что свет не мил станет!

Бить, конечно, ее не били (а то, еще чего доброго, дознаются в веснице), но на хлеб и воду посадили без малейших угрызений совести.

А на следующей неделе девушку просто поставили перед фактом:

— Замуж выходишь. За сына Елимея, — проворчал отчим. — Чего опять глаза на мокром месте? Садись за станок и вышивай простынь, дурында.

Велимире только и оставалось, что бессильно злиться или реветь в три ручья, будучи запертой в комнате. Сначала она предпочла первое, потом скатилась на второе, а уж после того, как слезы высохли, заработали мозги. Такое вот оно, женское племя.

Разумеется, она и не собиралась ничего вышивать. Разумеется, осьмнадцатый год пошел, но честью своей Веля не позволит распоряжаться. Так она решила и стала готовить план побега. А что? Приданное, допустим, кроме злосчастной простыни для первой брачной ночи у нее уже имеется. Деньги, бережно хранящиеся в тряпице на чердаке заброшенного дома, сойдут вместо дойной коровы. Даже с лишком. Рубаха для будущего мужа, вышитая кричаще красными, а не белыми нитками, готова была еще год назад, ведь, в конце концов, намного легче работать ночами, когда уже точно знаешь, кто именно станет твоим нареченным…

А Велимира знала. И знала даже намного больше, чем надо было.

Девушка вздохнула и посмотрела на еще не завязанный узелок: осталось только еды в дорогу собрать, да нож с кухни унести.

И старые простыни совсем не жаль на веревку. Особенно на ту, которая вела к свободе.

* * *