Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Все выглядело как внезапный порыв, но на самом деле Буш обдумывал это на протяжении нескольких недель. Особенный импульс дали западные немцы. 6 июня в Овальном кабинете президент ФРГ Рихард Вайцзеккер предупреждал Буша о последствиях недавних волнений в Польше и Венгрии. «Будет полезно, если США проведут с Москвой закрытые переговоры о будущем Восточной Европы», – сказал он. Западноевропейские союзники сделают то же самое, основываясь, как он сформулировал, «на ценностях Атлантического альянса», и ФРГ станет действовать в этих рамках, чтобы избежать каких-либо суждений о проведении ею самостоятельной Восточной политики (Ostpolitik[298]). Позже Вайцзеккер вернулся к тому же самому пункту в разговоре, еще более откровенно предупреждая Буша о том, что «в международных отношениях Советы приближаются к таким временам, которые им совершенно неизвестны, и у них есть обоснованные опасения». Он твердо добавил: «Западу надо провести переговоры с Москвой, чтобы развеять эти страхи». Президент прямо на это ничего не ответил, но, переходя к Китаю, заметил, что у него «есть ощущение, будто Советы говорят “там же по милости божьей окажемся и мы”. Быть может, они опасаются, что реформы могут повлиять на них таким же образом»[299].

Понимание значимости этого разговора усилилось после того, как 15 июня канцлер Коль – сразу после переговоров с Горбачевым в Бонне – позвонил Бушу, чтобы поделиться своими впечатлениями. Советский лидер, сказал он, находится в «отличной форме» и сравнительно «оптимистичен», показывая, что он настроен на поддержку усилий по проведению реформ в Польше и Венгрии. Но Коль хотел вернуться и к другому вопросу: Горбачев «искал пути установления личного контакта с президентом». Считая, что это именно так, канцлер сообщил, что он и Горбачев «поговорили немного о президенте». Было понятно, сказал Коль, что Горбачев к Соединенным Штатам в целом относится с подозрением, но в то же время у него есть «большая надежда на установление лучшего контакта с Бушем, чем у него был с Рейганом». На интеллектуальном уровне, настаивал Коль, Горбачев «поладит с президентом» и хочет «углубить контакты с США и лично с Бушем». Коль агитировал за то, что Горбачеву надо время от времени направлять прямые и личные письма. Это, считал он, станет «сигналом доверия президента, что является для Горбачева ключевым словом, так как он высоко ценит “личную химию”». Буш, по-видимому, принял все это с долей скепсиса – в конце разговора, цитируем официальные американские записи, он лишь «поблагодарил канцлера за его рассказ и сказал, что внимательно его выслушал», при этом главные моменты разговора были переданы в них точно[300].

Во время уикенда у Буша была возможность подумать о том, что произошло за неделю. 18 июня, через три дня после разговора с Колем, он записал в своем дневнике: «Я постоянно держу в уме, что мы должны что-то делать со встречей с Горбачевым. Я хочу встречи; но не желаю вязнуть в вопросе о контроле над вооружениями». Буш надеялся, что могут произойти какие-то «мировые катаклизмы», которые могут дать ему и Горбачеву шанс «сделать нечто, что бы продемонстрировало сотрудничество», и оказаться в процессе «спокойного разговора» без растущих ожиданий достижения какого-то драматического прорыва в вопросе о контроле над вооружениями. Короче говоря, президент желал обмена мнениями, а не саммита[301].

Визиты в Польшу и Венгрию обострили осознание Бушем того, что реформы могут легко выйти из-под контроля и обернуться насилием. Он не мог забыть фото с площади Тяньаньмэнь и не мог игнорировать «травматические восстания» в Восточной Европе в прошлом. И если сейчас Восточная Европа вошла в состояние перехода, то этот процесс должен быть управляем сверхдержавами: «откладывать встречу с Горбачевым становится опасным»[302]. И Миттеран именно этот момент заострил, когда у себя дома 13 июля, в канун встречи G7, развеивал озабоченности Буша относительно поиска такого повода, который бы не подогревал излишних ожиданий. Французский президент сказал, что они оба «могут просто встретиться как президенты, которые раньше не встречались – для обмена мнениями»[303].

Давление со стороны европейских союзников становилось все более интенсивным, но Буш был упрям и осмотрителен: в свое время он должен сам принять решение. К середине июля 1989 г. он наконец это сделал. Спустя семь месяцев президентства – освоившись в роли президента и отойдя от своего начального открытия Китая – его вниманием прочно овладела Европа, и он укрепил свое персональное положение как лидера на саммите НАТО в мае и на недавней встрече G7. Буш далеко ушел от своей отстраненной роли на Говернорс-айленд, оказавшись тогда в струе от горбачевского выступления с гастролями на Манхэттене. Сейчас он ощущал себя психологически готовым встретиться с «кремлевским соблазнителем».