Люди вскочили с лужайки, где отдыхали от охотничьих трудов, и смотрели на нас с тревогой и недоумением, видя разорванный плащ на князе. Добрыня, сидевший на коне, помчался нам навстречу.
— Княже, — спросил он, осаживая коня, — что с тобою приключилось? Или ты с коня упал? Кто тебе разорвал корзно? В роще, видимо, еще продолжали нас разыскивать, потому что там не умолкали глухие звуки рогов.
— Пить! — произнес князь одно только слово.
Добрыня крикнул отрокам, и двое из них побежали за водой, хранившейся в глиняном кувшине в прохладном месте, под развесистой рябиной, уже покрытой красными ягодами.
Утолив жажду, князь протянул сосуд мне. Потом сказал, вытирая светлые усы рукой:
— Если бы не патрикий, мне было бы плохо.
— И чепрак разорван! — изумлялся Добрыня.
— Рысь бросилась на меня с дуба. Но патрикий поразил ее мечом.
Отроки смотрели на нас широко раскрытыми глазами.
Обращаясь ко мне, Владимир сказал:
— Когда мы возвратимся в город — лучший мех тебе, и в серебряных ножнах меч, и конь, и золотая чаша. Всегда пей из нее за мое здоровье.
Я, как приличествует в подобных случаях и ни на минуту не забывая, что передо мною супруг Анны, данный ей волей небес, поклонился придворным поклоном, касаясь рукою земли, и благодарил в немногих словах за щедрую награду.
Турьи рога уже были полны пенного меда, который не казался мне теперь варварским напитком, так как веселит человеческое сердце. Нет ничего приятнее, как вкусить зажаренного на вертеле под открытым небом мяса, когда усталость и свежий воздух служат лучшей приправой для пищи. Впрочем, ловчие оказались неплохими кухарями, и мясо было сочным и чрезвычайно нежным на вкус. Мы сидели на разостланном ковре и насыщались. Ни на минуту не умолкали разговоры и рассказы о сраженных оленях. Князь был весел, любезен и говорил мне лестные слова, а у меня, как обычно это бывает от хмеля у людей, которые редко держат в руках чашу с вином, родилась опять неисторжимая, но приятная грусть. Добрыня обнажил мой меч, примерил его в руке и похвалил дамасский черный клинок, хотя сказал, что для него он слишком легок. Сквозь винные пары, которые очень быстро овладели усталым телом, я видел перед собой Анну, и мне казалось, что она благодарила меня за спасение супруга. Разве могло быть иначе? Не раб ли я ее до конца своих дней?
Поев, мы отправились в обратный путь, и позади отроки везли добычу охоты — вепрей и оленей. На свежесрубленном шесте покачивалась туша рыси, привязанная за передние и задние лапы. Клыкастая морда трагически повисла, и капельки крови падали иногда из разверстой пасти на дорогу. Я попросил князя, чтобы он позволил мне увезти эту шкуру в Константинополь.
Вечером, едва я вернулся домой и хотел прилечь, чтобы отдохнуть после всего, что пережил в тот день, и еще раз перебрать в памяти все подробности сцены под дубами, как явился золотоволосый княжеский отрок и, сверкая белыми зубами, объявил, что князь зовет греков на пир. Леонтий закряхтел и стал жаловаться на недуги, но все-таки решил облачаться и надел поверх домашнего хитона магистерский серебряный скарамангий и красный плащ. Я тоже набросил на плечи присвоенную моему званию друнгария царских кораблей черную хламиду с вышитым на ней золотым орлом, красотой которой я некогда так гордился, а с летами понял, что блистающая украшениями одежда часто скрывает под собою печаль, душевную неудовлетворенность и сомнения. Так было теперь и со мной. Впрочем, нам ничего не оставалось, как поспешить на пир, потому что всем был известен вспыльчивый и не терпящий возражений характер русского князя.
В тот вечер я впервые побывал в княжеском доме. Конечно, по сравнению с Большим константинопольским дворцом он представлял собою довольно скромное здание, но возвышался среди хижин, как некий храм. В первом зале, в котором мы очутились, довольно обширном и украшенном фресками, изображавшими всадников и охотников на туров и медведей, находились княжеские мечники, несшие охранную службу. Особого внимания они на нас не обратили, так как были заняты рассматриванием какого-то меча, но один из них охотно показал, как пройти в пиршественную залу. Она была значительно больше первой, потолок ее поддерживался двумя рядами деревянных столбов, а все стены покрыты прихотливой резьбой по дереву. Освещение составляли многочисленные свечи в железных паникадилах под потолком и факелы в углах, стоявшие в светцах.
Один стол находился на некотором возвышении, очевидно предназначенный для князя и его супруги, а три другие — внизу. За ними уже сидели люди, а другие гости все время входили в залу, и среди этой шумной толпы суетились отроки, заканчивая приготовления к пиру. На полу была набросана пшеничная солома, тихо шуршавшая под ногами, что придавало зале сельский вид. Так было и на пиру в Херсонесе, потому что таков обычай в северных странах.
Никого за княжеским столом еще не было. Я спрашивал себя с волнением, увижу ли сегодня Анну.