Когда пересохнет Ниагара

С тех пор жизнь разделилась для Ирины на две части: реальную и ту, что в письмах. Электронной почты тогда еще не было, и через половину земного шара полетели их бумажные послания. Костик шутил: «Наша переписка иссякнет, когда пересохнет Ниагара». Ирина прилежно и весело сообщала ему о московских новостях и об общих знакомых. Он тоже бодрился, но было ясно, что Костик тоскует, что ему не удается вписаться в заокеанскую жизнь без знания английского, без нужной на Западе специальности, а главное, как он сам любил раньше говаривать, «без привычки к систематическому труду». Как и в России, семью содержала главным образом Майка, блестяще знавшая английский и преподававшая в Канаде русский язык иностранцам. Костик поначалу бездельничал и кайфовал, открывая для себя новую реальность, знакомую прежде лишь по фильмам и романам англоязычных классиков. Его письма были полны приключений и веселых подробностей. «Я теперь Kostik, представляешь!», – весело сообщал он и шутил, что не отказался бы от дядюшки-миллионера. В конце концов мистеру Смородину пришлось устроиться на работу, и его письма стали еще увлекательнее. Костик уморительно рассказывал, как пришивает пуговицы в прачечной («Прикинь, Ирэн, пуговица – доллар!»). Потом его наняли охранять какой-то пустырь, затем – развозить на старенькой машине газеты подписчикам. Вскоре Костик уже фотографировал дома, выставленные на продажу, затем расчищал снег возле коттеджей, наконец принялся сочинять рассказы в эмигрантскую многотиражку. Его многочисленные умения в Канаде позволяли лишь не умереть с голода. В мире иных ценностей у Смородина не было толпы восторженных слушателей и почитателей, а ирония на Западе не считается дорогим товаром. В каждом письме Костик присылал Ирине свою фотографию. Вскоре у нее скопилась толстая пачка его изображений – на горных лыжах, в седле, возле автомобиля или у подножия очередного небоскреба. Он писал Ирине почти ежедневно, словно подбрасывал полешки в медленно угасавшую топку их нежной дружбы. «Чтобы я не забывала его, красавчика, и чаще писала», – догадывалась Ирина. Костик и не скрывал того, как он ждет ее писем. «Ирэн, ты – последняя ниточка, связывающая меня с Родиной». – частенько напоминал он. Впрочем, Ирина сама уже «подсела» на их переписку, как на наркотик.

«Привет, Костик и Майя!» – начиналось каждое ее послание. Далее шли страницы убористого текста, обращенные только к нему, к Костику – с подкалываниями, веселыми подробностями ее житья-бытья «в совке», с описаниями перемен в стране, с новыми анекдотами и даже с ее собственными веселыми стишками. С каждым годом их письма становились все длинней, и Ирина наконец вздохнула с облегчением, когда у нее появился компьютер. Теперь она ежедневно посылала другу краткие и веселые сообщения по электронной почте. Порой она писала и бумажные письма. Не хотелось лишать себя удовольствия: бросить в почтовый ящик новенький конверт и получить через неделю в ответ такой же – с крупно набранным адресом, очередной фотографией приятеля внутри и каким-нибудь приколом для нее. Краешком сознания Ирина понимала, что тратит время и душевные силы на химеры, но ничто не могло заставить ее отказаться от странной, почти болезненной привычки еженедельно писать в Канаду.

Через несколько лет Ирине позвонила Майка:

– Спасибо за письма, – промурлыкала она в трубку, – без них мы бы, наверное, не выжили. Твои рассказы так развлекают меня на чужбине, так отвлекают от грустных мыслей. – И лукаво добавила:

– Знаешь, я всегда даю Константину их нераспечатанными, он ведь так ждет их, каждый день бегает к ящику, а уж потом сама читаю.

– Очень мило с твоей стороны, – растерянно пробормотала Ирина и бросила трубку.

Ирина привыкла за эти годы к мысли: их жизни со Смородиным идут параллельно, и по закону геометрии вряд ли когда-нибудь пересекутся. Лучшая фотография сердечного друга всегда стояла у нее на столе, охлаждая особо ретивых поклонников и упреждая надоедливые вопросы родственников: мол, как там у тебя с личной жизнью. Фотография намекала: есть еще на свете люди, способные быть верными Большой любви. Заокеанский Костик не только стал оправданием неудач на личном фронте, но даже придавал им некий трагический и загадочный ореол…

– Ну и пусть! – подумала Ирина Она нагнулась, достала из мусорного ведра конверт от Костика, расправила его и пристроила на письменном столе рядом с портретом Смородина. – Лучше эфемерная любовь, чем ее пошлый суррогат и сплошные разочарования, – решила она в очередной раз.

Телефонный звонок нарушил тишину. В трубке раздался голос соседки Агнессы Васильевны:

– Спасибо тебе, Ирочка! Умница, отличное лобио приготовила.