Когда погаснут звезды

– Бог никогда не будет справедливым в человеческом сознании, потому что твоего воображения не хватит на воссоздание истинного образа Абсолюта. Претензии человека к Богу через молитвы, просьбы, воззвания и даже проклятия – степень приближения образа к оригиналу. Это отражение местоположения души в эволюционном процессе напрямую влияет на распределение/перераспределение/распоряжение четырьмя энергиями креста.

Молодая душа легко воспользуется свободой выбора, не обращая внимания на заповеди и сложно воспринимает поток ответственности, ей проще отвернуться от него, поэтому возвращенная Творцу энергия трансформации будет напоминать каракули ребенка на чистом листе, а не живописный этюд зрелого художника. Но при этом неопытная душа, по сравнению с более старой, старается активнее познать жизнь и совершает большее количество опытов в единицу времени. Ее повышенная активность – своеобразный полезный вклад в процесс самопознания.

– Ух ты, – только и смог выдохнуть я, как сразу же получил в руку флягу.

– Девятый, завершающий глоток, мой юный друг, – глаза незнакомца излучали любовь.

– Завершающий что? – немного опешив, пролепетал я.

– Нашу встречу, – просто ответил он.

– Тебе пора?

– И тебе, и мне, – мавр привстал и оглянулся на стены Иерусалима:

– Не утруждай себя поисками Грааля, священная чаша – это весь мир Бога, Он Сам. Ты, ищущий, уже держишь ее в своих руках, ты, познающий, уже находишься внутри Грааля, все, что нужно тебе сейчас, – сделать глоток.

Я невольно повиновался его словам и отхлебнул из фляги. Жидкость не была похожа на обычную воду, но имела терпкий, сладковатый привкус.

– Это кровь Христова и твой десятый глоток, – мавр сделал шаг в сторону города.

– Друг, – воскликнул я, – твоя фляга…

– Она теперь твоя.

Прозвучал сигнал к штурму, я подхватил меч, лежащий рядом, стряхнул с него песок, а когда повернулся к незнакомцу, его уже не было рядом, мавр удалился столь же бесшумно, как и появился. Лагерь задвигался, загудел, снопы копий развернулись в стройные, сверкающие рощи, рожки наперебой заверещали каждый на свой лад, собирая разбредшихся по округе солдат в отряды, вверх взлетели штандарты, помогая направить вассалов к своим господам, лязганье металла перемешалось с криками раздаваемых приказов и ржанием запрягаемых лошадей. «Все они идут на смерть, – подумал я, – каков же будет мой выбор?»

Рука сама поднесла флягу верблюжьей кожи к губам, одиннадцатый глоток, что в нем? Хотел ли мавр, чтобы я лез на стену, когда уже знаю финал этой затеи или отвернул прочь, покрыв себя позором, но сохранив жизнь?

– Эй, юнец, – услышал я за спиной, – чего застыл, пропустишь все веселье, давай в строй…

Хождения в Палестину, по моему глубокому убеждению, не лучшие времяпрепровождения, даже в двадцатилетнем бездумном возрасте. Когда я добрался до зубчатой кромки стены Вечного Города, выскочивший из ниоткуда сарацин отсек мне правую руку по локоть и тут же сам получил стрелу в горло. Меня выпихнули на стену, прямо на раненого неверного, и бой покатился своим чередом. Сарацин умирал, пытаясь что-то сказать, он выдавливал через рану кровь наружу и только хрипел от боли. Наконец, поняв бессмысленность своих попыток, он слабеющей рукой указал на зажженный факел для смолы, валяющийся неподалеку, а затем на мою рану. Я понял его и дополз до факела. Сарацин ткнул в мое плечо, и мы оба потеряли сознание, я от боли, он – от потери крови. Когда сознание вернулось ко мне, «враг» мой, умоляюще смотрел на флягу, прицепленную к поясу. Он умер у меня на коленях, напоенный кровью Христа из Грааля, в поисках которого мы встретились на стене Иерусалима. Так я сделал свой двенадцатый глоток.

Я, Бог и Дирижер

Я не жалею, не жалей и ты.

Я не скорблю, так не скорби ты тоже.

Когда нещадно мял твои цветы,

Ты предлагал мне лечь в Прокруста ложе.

Я, было, собрался начать со слов «Я и Бог», но фраза запестрила неприкрытой самоуверенностью, и положение не спасало даже написание «я» строчной буквой, пришлось поменяться с Богом местами, вышло «Бог и я», но, внимательно взглянув и на эту сентенцию, я понял, что она звенит чрезмерной самонадеянностью, поэтому местоимение «я», как лишнее звено из цепи, пришлось убрать, остался Бог в одиночестве, хотя и противоречащем Его истинной природе, но как обычно.

Мир формируется странным, впрочем, возможно, и нет, но тогда совершенно необъяснимым образом. Человек помещает Бога в одиночество, отворачиваясь от него под грузом самобичевания, недоверия и собственного принижения пред величием Его, Бог же при этом желает видеть человека подле себя сильнее всего, так сильно, что преподносит дар, которого человек оказывается недостойным (здесь можно поспорить), – свободу выбора. Человек, со своей стороны, видит в этом даре ни к чему не обязывающую игрушку, увлекающую своей блестящей оберткой, таящей в недрах последствия от потребления, порой безудержного, заманчивых лакомств.