Когда придет дождь

– Пропал ее медальон. Айрис всегда его носила. Серебряный медальон в форме сердечка на серебряной цепочке. Видишь его на снимке? Медальон я ей подарил на первую годовщину свадьбы – двадцать второго июля шестьдесят второго года. С тех пор она носила его, не снимая. И вдруг исчез.

У него воспаленные, покрасневшие глаза.

– Вещи теряются. – Я стараюсь не ерзать на стуле.

Гарри качает головой:

– Нет, только не этот медальон. – Он вытирает лицо большим белым платком. – Здесь кто-то побывал.

Его слова повисают в воздухе.

– Мне пора домой. – Я залпом допиваю чай. – Мама будет волноваться.

Гарри опускает платок.

– Хороший ты парень. О маме думаешь, – говорит он. – Ужасно терять человека, когда он так молод.

Он провожает меня до двери и сам ее открывает. Дождь прекратился. На улице сухо, темно и тихо. Я озираюсь по сторонам, ожидая увидеть Роба, подстерегающего неподалеку. Пусто.

– Спасибо за чай, – говорю старику.

Я иду по тротуару. Через несколько шагов оборачиваюсь. Гарри стоит, глядя мне вслед. После машет рукой и закрывает дверь.

Натянув капюшон, иду домой. Я постоянно озираюсь по сторонам, но Роба нигде не видно.

Глава 11

Мамы на диване нет. Нахожу ее в кухне на полу. С места, где я стою, виден лишь ее зад, покачивающийся над пятками.

– Мама, ты что…

Она меня не слышит. С маниакальным упорством трет линолеумный пол. Ее тело ритмично движется из стороны в сторону.

– Мама!

На этот раз она оборачивается. Волосы лезут ей в глаза. Она дует на них, пытаясь откинуть, но они снова мешают ей смотреть.

– Минутку, Карл. Мне нужно пол домыть.

Если бы она мыла пол! Она трет только один пятачок, снова и снова. Всхлипывает. Я боюсь, что опять расплачется, но она садится на корточки и тыльной стороной ладони убирает волосы с лица.

– Карл, где тебя носило весь вечер?

– Какая тебе разница?

– Какая мне разница? Ты спрашиваешь, какая разница? На всякий случай напоминаю: я твоя мать. Я должна знать, где ты. Если бы я знала, где ты был тогда, возможно… возможно…

Она не договаривает. Не может себя заставить.

– Роб был хорошим пловцом. Карл, что у вас произошло?

Оказавшись в воде, я сдавливаю ему шею. Мои локти работают как тиски, усиливая захват. Я подтягиваю локти к себе и вместе с ними его шею, все сильнее сжимая.

– Мам, я не помню. Я тебе уже говорил. Я почти ничего не помню про озеро.

– Зачем вы туда пошли?

– Если бы знал, я бы тебе давно сказал. Это понятно?

Я почти кричу. Меня захлестывает чувство вины. Я в смятении. До сих пор не верится, что я мог сотворить такое. Все это копилось во мне целый день и теперь выплескивается наружу.

Мама снова принимается скрести пол. По ее щекам катятся слезы.

– Сколько пол ни мой, его не вернешь.

Слова вылетают из моего рта раньше, чем я успеваю подумать.

Мамина ладонь упирается в пол. Голова опущена. Вид у нее совершенно сломленный. Я вдруг вспоминаю слова Гарри: «Потерять ребенка – страшнее для матери не придумаешь». Мне становится стыдно.

В шкафчике под раковиной нахожу вторую тряпку, беру ее и встаю рядом с мамой.

– Давай я тебе помогу.

Она трет злосчастный пятачок. Я мою пол вокруг. Опускаю тряпку в ведро, чтобы прополоскать, и вдруг слышу:

«Си, мы почти это сделали».

Голос, его голос. Рядом. Меня прошибает дрожь.

Оборачиваюсь. Кроме нас с мамой, на кухне никого.

Делаю несколько глубоких вдохов и продолжаю мыть пол. Я плохо отжимаю тряпку – вода так и струится из-под пальцев. Голос продолжает звучать: холодный, спокойный. От него у меня все леденеет.

«Но почти – это недостаточно».

Черт! Что-то щелкает в мозгу. Опять воспоминание, связанное с водой, вытекающей из-под пальцев… и с Робом. Пронеслось по задворкам сознания и исчезло.

Я встаю.

– Мам, по-моему, мы хорошо вымыли пол. Хочешь выпить?

Она садится на корточки, оглядывается.

– Кофе, – просит она. – Чашка черного кофе – то, что надо.

Воду, которой мы мыли пол, я выливаю в мойку. Грязный поток течет по моим рукам. Во рту снова появляется вкус гнилого ила. Я кашляю, боясь, как бы меня не вырвало.

Мама сидит за столом, рассеянно перекладывая буклеты из похоронного бюро. Я завариваю ей кофе, приношу и сажусь рядом.

– С каких пор ты пьешь кофе? – спрашиваю.

– Постыдился бы задавать матери наглые вопросы, – отрезает она, но почти улыбается. – С сегодняшнего дня. Теперь буду пить кофе. С пивом завязала.

Заставляю себя взглянуть ей в глаза. В правом глазу у нее лопнул сосудик. По белку тянется красная ниточка. Кожа под глазами припухла.

– Карл, я не шучу. Я столько всего делала не так. Столько наворотила. Я была дрянной матерью.

В ее глазах опять блестят слезы.

– Мама, не надо…

Мы сидим. Молчим.

– Надо бы в ванную сходить, – нарушает молчание она. – И тебе не мешает помыться. Совсем замарашкой стал. Пойдешь после меня.

– Хорошо, – отвечаю я, зная, что ни в какую ванну не полезу.

В голове сразу же вспыхивает жуткое: тело на дне ванны под слоем воды. Бледное, неподвижное, с волосами, торчащими во все стороны. Мертвое, но так и не умершее до конца.

Мама залпом допивает кофе. Потом идет в ванную. Шум воды меня снова пугает. Такое ощущение, словно по телу бегают тараканы.