Когда приходит Андж

Стаканский обошел дом и проверил прочность водосточной трубы, по которой лазал в детстве. Кряхтя, он взобрался на крышу, осторожно дополз до окна мансарды. Если Анжела не спит, она непременно увидит тыкву и откроет ему окно. Сердце его бешено колотилось, от волнения он не сразу зажег спичку… Наконец, тыква озарилась бледножелтым пламенем, Стаканский подождал, пока разгорится, и приблизил тыкву к окну… И тут он увидел тыкву, как она отразилась в черном стекле, с дрожащей свечой внутри… Лик Анджа был невыносим. Стаканский вздрогнул, потерял равновесие и заскользил вниз, тыква вырвалась из рук и оба плюхнулись в Клязьму. Вода была холодной, Стаканский, отчаянно борясь с течением, выгреб к берегу и зацепился за кусты ивняка. Течение в этом месте было быстрым, какая-то крупная рыба ткнулась ему в колено, он поднял глаза и увидел тыкву, ее вынесло на фарватер, она плыла, улыбаясь, и невозможно было отвести глаз от этого зловещего огня…

Нет, не надо больше, подумал Стаканский, стоя во дворе, мокрый. Внезапно его ощутимо качнуло, земля ушла из-под ног… Дом, казалось, был совершенно мертв. Вдруг он услышал, будто скрипнула внутренняя лестница, будто кто-то поднимается по ней… Он напрягся. Звук больше не повторился.

Стаканский обошел дом вокруг, поднявшись садом. Старый дом, потеряв свою монументальную трехэтажность, предъявил утлый низкий фасад, и в этот момент он услышал явные ритмические толчки… Старый дом дрожал, с его крыши змеистыми струйками стекал снег. Стаканский пошатнулся, ухватившись за цветочную тумбу, на которой тоже ритмически дрожала вафельная шапочка снега… Землетрясение! — пронеслось в голове, — одно из тех безобидных московских землетрясений, когда качаются люстры и ползут платяные шкафы…

И вдруг он услышал далекие стоны, крики… Кричала женщина, словно было ей очень больно, словно били ее бичом… Стаканский поглядел вдоль спящей улицы, все окна были темны, редкие фонари отбрасывали сетчатые круги света на снег, его отдельные кристаллы еще кружились, наподобие июльской мошкары… Какое мне дело до этих кричащих в ночи людей, на которых падают люстры, движутся в темноте платяные шкафы…

Москвичи помнят эту странную ночь, когда в каждом доме раскачивались люстры, в буфетах звенела посуда, и двигались по коммунальным коридорам детские коляски — последнее в столице землетрясение, вернее, его дальнее, необязательное эхо…

Стаканский вернулся в дровяной флигель, разделся догола, выпил остатки водки, обильно закусил и лег среди дров. Ему приснилось, будто отец поднялся в мансарду, чтобы поставить Анжеле клизму. В руках он держал огромную, краснокоричневую трехведерную клизму, на голове у него был звездный ночной колпак, он улыбался, Анжела отпахнула одеяло, она была в черных узорчатых чулках, с полоской розовой кожи, пересеченной резинкой, отец понял, чего она хочет, засуетился, потерял очки, положил клизму на ночной столик, вдруг сам сновидец оказался на месте своего героя — волнуясь, Стаканский взгромоздился на женщину, но ничего не получалось, красавица молодая козочка дрожала на краю обрыва, а над ней летал страшный черный муха, и тут кто-то ткнул его в зад, он оглянулся и увидел отца, который невозмутимо, автоматически ставил ему клизму…

16

Утро было пасмурным, Стаканский увидел свет сквозь кустарник собственных век, за которым все еще метались верные псы королевской охоты — последнее из каскада кошмаров.

— Не трогай моих лошадей… — прошептал он сквозь сон, и окончательно проснулся — от глухих шагов отца по земляной дорожке…

Вот пискнула на двух нотах калитка, выпуская отца, смолкли по гравию зернистые звуки, и все это было настоящим, вещественным, как яблоко в ладони, — счастьем, которое хотелось остановить фаустовским жестом мудрости.

Стаканский стоял в позе Властелина Времени, скрестив руки на груди, покачиваясь на скрипучих купальных мостках. Он ясно представил, как входит в мансарду, улыбаясь, и видит воздушную спящую Анжелу, чувствует мощное желание. Почему-то он никак не мог вообразить, что она бодрствует и смотрит на него, не хватало бесстыдства предложить ей позы, о чем он так мечтал, вспоминая порнографические фильмы, боялся он также, что слишком скорая эякуляция лишит его силы…

Тут вчерашняя тыква, обугленная, вернулась домой, с гулким стуком ткнувшись о мостки, как гроб в «Рублеве»… Стаканский вдруг подумал, что Анжела опять сбежала, с нарастающей тревогой поднялся в мансарду, тихо постучал, ответа не последовало, он надавил на дверь — комната была пуста, кровать кокетливо заправлена, пуста.

Стаканский рассмеялся в голос и приник к холодной перине, лаская подушку и простыни, он нюхал и целовал силуэт, оставленный девушкой в постели — ее набитые куриным пухом плечи и груди, медленно спускаясь ниже, до самых кончиков ее пальцев на ногах…

Он заглянул под кровать и увидел пару подследников, в глубине — свой детский ночной горшочек и розовый, женственный, аккуратно завязанный в узел — презерватив.