Когда приходит Андж

Последнее время Мэл видел: Стаканский медленно удаляется, и не мог понять, почему. Он явно провоцировал Мэла, припирал к стенке, заставляя признаться, что Мэл либо конформист, либо дурак. Когда-то Стаканский заявил: коммунисту он руки не подаст, и Мэл, в феврале став кандидатом, каждый раз, пожимая другу руку, вспоминал эти слова, что было вполне нормальным психологическим явлением, так, например, несколько лет назад, одна девочка научила его особым способом смешивать растворимый кофе, и всякий раз, смешивая кофе, Мэл вспоминал ее, и в этом была особая прелесть: смакуя кофе, исподлобья смотреть на другую, пристально вспоминая ее…

Всю эту неделю Стаканский побухивал на даче, один, приехал переночевать да задержался, так как обстоятельства были сильнее его: деревенский магазин доверху завалили шмурдяком, а у Стаканского в кармане была стипендия. Сидя на берегу реки, он размышлял о строении Вселенной. За время разлуки он накопил для Мэла много словесного вещества, и вряд ли его занимало то, что накопил для него Мэл.

Стаканский разлил по кружкам «прицеп», взятую по пути бутылку Солнцедара-0,7, и покуда он с мучительным «ы-ы» проталкивал вино в глотку, Мэл успел ввернуть свой рассказ, оформленный с деланной небрежностью.

– Да кому ты нужен, – усмехнулся Стаканский, вполне освоив прицеп. – Ну, скажем, в порядке бреда, если они теперь проверяют тебя как кандидата?

– Я подумал: может, из-за книг?

– Как он выглядел?

– Просто. Такая синяя куртка с капюшоном, вроде как вон тот, у автоматов… – Мэл вдруг осекся, близоруко сощурясь.

Человек в куртке, наполнив кружку, устроился через стол напротив и посмотрел на него: лица с такого расстояния Мэл не разглядел, но хорошо увидел взгляд, и увидел внезапный блик его перстня.

– Да, – серьезно пошутил Стаканский, – это он. Видишь, как тяжел его левый лацкан? Там – пушка: револьвер, революционный наган.

Надо было налить пива. Делая рейс к автоматам, Мэл прошел мимо человека: это был невысокого роста худощавый молодой человек, с длинным, очень смуглым лицом, он производил впечатление гостя столицы – своей старомодной прической, своим провинциальным перстнем-печаткой матового серебра – и совершенно не был похож на сексота. Мэл вернулся, насвистывая.

– Я довольно много, – сказал Стаканский, принимая кружку, – там, в глуши, размышлял о строении Вселенной. Сосны, река под ногами. И Вселенная – бесконечна.

– Если это так, – оживленно подхватил Мэл, продолжая насвистывать, – то во Вселенной есть всё, то есть, существуют все явления, возможность которых только можно предположить.

– И даже те, которые мы, по слабоумию, предположить не можем.

– И притом – в бесконечном количестве! Прицеп?

Как раз опустели кружки, и Стаканский разлил остатки Вермута-07.

– Следовательно, во Вселенной, – продолжал он, перочинным ножом мелко нарезая на столе репу, – могут существовать планеты, похожие на нашу, и даже планеты, совершенно идентичные нашей, и их также – бесконечное количество.

– Есть такие планеты, где существую я и не существуешь ты, – в тон ему подумал Мэл, а вслух сказал:

– Но это же абсурд! Этого не может быть. Следовательно…

– Следовательно – Вселенная не бесконечна. Свояк! – сказал Стаканский и мелко помахал шляпой под столом. Он извлек из дипломата завернутый в промасленную бумагу флакон розовой воды. Мэл поморщился: он знал, что от этого напитка портится цвет лица, но делать было нечего. Стаканский разлил флакон по кружкам и вытряхнул последние капли. Они выпили и несколько секунд с отвращением мотали головами.

– Наш мир, – сказал Стаканский, когда розовая вода прижилась, – устроен логично и целесообразно. Огурчик! Икается эта розовая вода… В этой связи, не вполне понятен смысл связей, которые возникают меж людьми – любовные, деловые и т. п. Почему одни люди держат власть над другими, влияют на ход исторических событий? Для чего нужны войны, революции, уничтожение миллионов людей? Моя очередь наполнять…

Пока Стаканский ходил, Мэл осмотрелся. Свет стал более ртутным, пьющие, делая над кружками губы трубочкой, временами превращались в рыб, человек, стоявший спиной к Мэлу, источал запах чеснока, в то время как сосед слева выпускал из подмышек две сизые потные струи…

– Вот ты тут все говоришь, аргументируешь, блеешь о Вселенной, – мысленно рассуждал Мэл, – ты умный, начитанный, ты рисуешь картины и будешь известным художником, а мир, Вселенная, все равно принадлежит мне, потому что меня любят женщины, а не тебя. Ведь во Вселенной хозяин кто? Тот, кого любят женщины… Или наоборот. А почему меня любят женщины, – пьяно продолжал Мэл, входя во вкус. – Да потому что я умею наслаждаться ими. А ты нет. Потому что я единственный из вас, кто способен испытать настоящий женский оргазм… Для чего ты существуешь, художник Стаканский? Сын Стаканского писателя? Для того, чтобы услаждать таких как я. Мы тебя любим. Мы готовы ласково потрепать тебя по щеке.