Когда приходит ответ

Казань должна была принять многие учреждения, важную администрацию, медицину и торговлю, искусство и науку. И, между прочим, президиум Академии наук с его головными отделениями и с тем всемогущим вершителем судеб и желудков ученого мира, что именуется Управлением делами.

Отправляя Мартьянова в командировку, директор института поручил ему не только согласовать планы работ в Техническом отделении, но и прибавил еще доверительно, погладив в смущении свою заметно побелевшую щетинку:

— Может быть, вы сумеете там похлопотать… Несколько карточек еще, литерных, для сотрудников. В этом управлении…

Способность Мартьянова просить в форме требования была известна.

Разыскать президиум академии было нетрудно. Адрес слишком хорошо известен: Казанский университет. И направившись с вокзала в центральную часть города, нашел Мартьянов без труда этот университетский квартал и вступил со своими полномочиями, с легким чемоданчиком и неизменно толстым портфелем под высокую колоннаду, в подъезд строго ампирного здания, полного теперь для него исторических воспоминаний.

Лобачевский… Один из первых ректоров университета. С него и началась та эра математики, что вызвала к жизни новую науку — логику математических доказательств. Мартьянов представлял его таким, как видел на портретах. В золоченой раме, официальный, в застегнутом мундире, при звездах и орденах, которые, несмотря на свой блеск, не в состоянии затмить огонь ума в глазах этого сурового напряженного лица.

А по этим коридорам, конечно, проходил астроном-наблюдатель Платон Сергеевич Порецкий и, встречаясь с профессором Васильевым, обменивался с ним своими первыми находками в алгебре логики. Да, все это было здесь.

Но что тут сейчас? Коридоры заставлены ящиками, тюками, разными предметами, даже детскими колясками. Снуют люди ученого вида с деловыми бумагами, и тут же женщины, ведущие за руку ребятишек. «Казанский эшелон».

Наконец он отыскал, что ему нужно было: тесную комнату, где приютилось Отделение технических наук.

Тут-то и произошло их знакомство. Ученый секретарь Отделения взглянул на мандат Мартьянова и воскликнул:

— На ловца и зверь! Вот попробуйте договориться. Представитель института… — обратился он к высокому, тощему человеку с густой шевелюрой, нервно топтавшемуся в узком проходе между столами.

Тот остановился, услышав название мартьяновского института, и, поморщившись, ответил:

— Да я уже был у них. Спасибо!

Взглянул на Мартьянова и, как бы желая смягчить резкость ответа, добавил:

— Вас я не видел. Мне выпала честь встретиться там у вас с другими.

— С кем же? — полюбопытствовал Мартьянов.

— А такой! — Человек показал рукой выше себя. — Лаборатория девять, если не ошибаюсь…

Ну ясно, Копылов. Заведующий лабораторией номер девять.

— Бывает, бывает… С первого раза не совсем друг друга поняли, — примирительно заметил секретарь. — Позвольте познакомить. Из комитета по топливу, — представил он Мартьянову человека с шевелюрой.

— А сейчас я попытаюсь устроить вас на ночлег. — Секретарь был, видимо, рад сбыть с рук этого раздраженного, взъерошенного посетителя.

Им сказали, куда пройти.

«Актовый зал», — прочел Мартьянов над дверями. Актовый зал Казанского университета. Вот здесь, наверное… Мартьянов снова настроился на исторические воспоминания и поспешил опередить своего нового знакомого.

Но что открылось ему, когда он вошел? Табор, сущий табор. Всюду в зале койки, лежанки, домашний скарб. На веревках, протянутых между ампирными колоннами, словно белье для просушки, развешаны одеяла, простыни, одежда — попытка хоть как-нибудь отделиться. Кто лежит, кто, видно, переодевается, а кто готовит на плитке. Дети, все переиначивающие по-своему дети, играют тут же в джунгли и партизанские леса среди импровизированных занавесок.

Мартьянов оглядывался по сторонам. И вдруг в просвет между двумя занавесками увидел… На стене, среди портретов, справа, повыше. Увидел его портрет. Именно такой, в черном официальном мундире, со звездой и крестами. Острый, строгий, жгучий взгляд. И, казалось, он, Лобачевский, чуть хмурясь, смотрит из глубины своего времени на все, что происходит сейчас здесь, под ним, в его актовом зале.

Не удивляйся, Мартьянов! Ты же не забыл за историческими воспоминаниями, что происходит сейчас на белом свете. Разве не то же было в школе, куда втиснулся твой эвакуированный институт? И разве не эта способность сняться с места целыми городами, заводами, институтами и, приткнувшись где-нибудь вот так, по-походному, жить как придется, приспосабливаясь, работая и не показывая, что унываешь, — разве не эта способность оказалась той силой, что повлияла во многом на весь ход войны? И ты-то сам как обходишься, Мартьянов, ученый представитель в помятом виде, с заумными теориями в голове и с заявками на хлебные карточки в портфеле?