Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы

— То блюдо, о котором вы говорите, уже давно все в трещинах. Ни кусочка пищи на нем не осталось — одни трещины.

— Соль свою предаешь! Предатель из Мусульманской Лиги!

Бахадур тоже вскочил, и теперь он и отец вплотную приблизились друг к другу. Началась драка. Отец был очень сильный, но Бахадур Али не слабее, к тому же он был намного моложе отца. На каждый удар отца он успевал ответить двумя.

Мама закричала, на ее крик сбежались слуги и развели дерущихся.

— Вон из моего дома! — рявкнул отец.

Бахадур скрежетал зубами. Он огляделся по сторонам в поисках палки, не нашел, схватил поднос с чайной посудой и грохнул его об пол.

Зазвенели осколки. Бахадур сбежал со ступенек веранды.

Отец был вне себя от злости, но сумел взять себя в руки.

Вскоре он ушел к себе в больницу. Он не пришел обедать, сказав посланному за ним слуге, чтоб его не ждали. Мама ходила расстроенная и ругала Бахадура на чем свет стоит.

Когда отец пришел домой с работы, мама все еще не могла успокоиться.

— Чуяло мое сердце, что мы докатимся до этого! — сказала она отцу. — Пригрели змею.

— Какая уж тут змея, — невесело возразил отец. — Рос мальчик сиротой, хотелось помочь ему. Кто ж мог подумать, что до драки дойдет. Все, что я ему сегодня сказал, я говорил для его же блага.

— Мусульмане не понимают, что такое дружеские чувства… Скажи радже, пускай его прогонят. И побыстрей!

— Нет. Нельзя отбирать у человека работу.

— Как я устала от твоего прекраснодушия! — Мама даже ногой притопнула от возмущения. — Хорошо. Тогда скажи, что ты намерен предпринять?

— Что-нибудь придумаю. Но сына своего, конечно, в эту школу не отдам. Слишком много ненависти в сердце этого человека.

Отец поежился и замолчал, задумавшись.

— Опять ты со своей философией! — безнадежно вздохнула мама и вышла из комнаты.

Почти тотчас к нам пожаловал в гости ходжа Алауддин. Ходжа Алауддин был чистеньким, лоснящимся, белобородым стариком. Зубы у него были очень белые и мелкие, беличьи, маленькие, ярко блестевшие глазки так и стреляли во все стороны. Алауддин был одним из приближенных раджи, человеком очень льстивым, дипломатичным, обходительным и велеречивым. Когда он приходил к нам, он всегда сажал меня на колени, гладил по голове и, достав из кармана рупию, давал мне ее. Ходжа мне очень нравился.

Поговорив немного о ничего не значащих вещах, ходжа Алауддин вдруг изрек:

— Если вы пожелаете, то это дойдет до ушей его высочества раджи…

Отец торопливо прервал его:

— Нет-нет, увольте. Я тоже был неправ. Мне следовало принять во внимание его молодость, а я наговорил резкостей. Даже выбранил его.

— Если младшие отказывают старшим в праве на это, их принято полагать дурно воспитанными, — произнес ходжа. — Один ваш знак… если…

— Нет-нет! — опять прервал его отец.

— Не устаешь поражаться тому, что происходит на свете, не правда ли? — меланхолично изрек ходжа. — Его высочество наш раджа — правитель справедливый. Под его оком тигры и козы пьют из одного источника. И мусульмане и индусы одинаковы в его глазах. Можно сказать, что у него один глаз индусский, другой — мусульманский!

— Бесспорно, бесспорно.

Ходжа плавно продолжал:

— Когда приключился голод в прошлом году, его величество простил народу четвертую часть налогов и роздал еду двум тысячам мусульман. Когда прокладывали дорогу в город, он в течение шести месяцев платил жалованье сотням крестьян.

— Бесспорно, бесспорно.

— Оскорбить такого просвещенного, широко мыслящего и доброго человека, как вы, — вы ведь понимаете, чью сторону он примет, узнав об этой недостойной истории? Просто удивительно — почему вы молчите? Будь я на вашем месте, я бы его живым в могилу закопал! Этот низкий человек осмелился руку на вас поднять! Да ему следовало бы отрубить руку за то, что он замахнулся на вас! Поверьте мне, доктор, я говорю это не потому, что хочу польстить вам, — за семьдесят лет моей жизни я встречал великое множество приятных и достойных индусов, но ни разу не встречался с более благородным и справедливым ученым, чем вы.

— Вы слишком добры ко мне! — смущенно проговорил отец.

— Не встретить ли нам вместе рассвет? — подмигнул отцу ходжа. — От щедрот господина раджи я получил бутылку шотландского виски и подумал — в наше подлое время вы единственный приятный человек, с которым можно провести время и забыть о неприятностях.

— С удовольствием!

Отец сразу поднялся и кликнул слугу.

— Хамид, скажи повару, чтоб зажарил две курицы и послал их нам наверх.

Хаджа Алауддин и отец ушли, взявшись под руки. Тут-то мама и вспылила.

— Свиную печенку можешь им зажарить и отнести![11] — бросила она Хамиду. — Кто в этот дом ни придет, будь они неладны, одни неприятности от них!

Хамид был озорником и любимцем всего дома.

— Госпожа тоже будет есть свиную печенку? — невинно осведомился он и бросился в дверь, увидев, как мама ищет, чем его стукнуть.

— Ох уж эти мне шутники! — ворчала мама.