Когда развеются миражи

— Они обе были бы не против, и в надежде понравиться из кожи вон лезли, но… Я еще не насытился тобой, — признался он. — Просто не хотел мешать. Поработал немного, потом задремал… Спустился к реке и там гулял до ужина. Думал. Послушай, дорогая, Андрей Михайлович в курсе, что ты купила себе квартирку в городе? — сменил он тему разговора.

— Я не помню, говорила ему об этом или нет.

— Скорее всего, нет, если бы говорила, он непременно предложил бы сделать ремонт. Почему ты не сказала ему?

— Он же мне не родственник! Старовойтов и так много сделал для меня! Мы с ним и его женой в очень хороших отношениях, но не настолько, чтобы вешать на него ремонт. К тому же я не особо торопилась. Да и после покупки квартиры с деньгами было туговато, — честно призналась она.

Говорить с Матвеем о таких бытовых, приземленных вещах было непривычно, даже неловко, но вместе с тем его участие и озабоченность ее делами была приятна. Вчерашняя ли ночь была тому виной или особенная атмосфера усадьбы, но сегодня Гончаров был настроен на серьезный разговор. Вчерашняя ночь сблизила их, и, что бы там ни было дальше, произошедшее навсегда останется между ними. Как, впрочем, и ощущение близости, которому девушка противилась и пыталась гнать, а оно не проходило…

— Ты на самом деле намерена переехать?

— До вчерашнего дня надеялась, что это произойдет не так скоро, мне вполне комфортно у бабушки, но теперь…

— Твоя сестра сказала, ваши родители разводятся! Именно поэтому они вернулись из Германии? У тебя проблемы с родителями? Ты ведь снова не торопишься домой.

— Я не в курсе проблем, которые возникли между матерью и отчимом! Мне было пятнадцать, когда они уехали, мы давно перестали быть близкими людьми! Более того, я не удивлена разводу! Даже странно, как смогли они так долго быть вместе.

— Чужая жизнь — потемки, — заметил мужчина.

— Да, а ее жизнь — непроглядная тьма, — с некоторой горечью добавила она. — И еще ложь!

— Ты сейчас об истории с Четвертинским? Странная история, темная и дикая, вот честно, — задумчиво произнес он.

— Не хочу об этом говорить! Просто не могу, — прошептала она, отворачиваясь.

— Хорошо, не будем, — легко согласился Гончаров, закуривая. — Давай сегодня не поедем к тебе? Останемся в Сиренево? — в очередной раз Матвей заговорил о другом. — И раз уж мы вспомнили о Четвертинских, предлагаю продолжить вечер в парадной гостиной! Однажды я слышал, как ты играла на пианино. Сыграешь для меня что-нибудь?

— Тебе нравится классическая музыка? — удивилась Шарапова.

— Мне нравится хорошее исполнение. Или ты думала, что я слушаю «Руки Вверх»? Конечно, мне ближе американский рок или джаз, но и в классике я кое-что смыслю, — признался он.

— У тебя сегодня какое-то странное настроение, — отметила она, посматривая на мужчину.

— Почему?

— Ты не остришь, не иронизируешь, не подтруниваешь, — стала перечислять девушка.

Гончаров засмеялся и не ответил.

— Хочешь еще вина? Или, может быть, кофе? — уточнил он, кивая на ее пустой бокал.

— Лучше вина, — сказала она, поднимаясь из-за стола.

Когда Гончаров вошел в гостиную, Юля уже открывала крышку старинного пианино с четырьмя педалями, изготовленного в Чикаго в девятнадцатом веке фирмой «GROWN». Инструмент был очень редким и дорогим антиквариатом. А для нее еще и очень значимым, потому что его доставили из дома Анастасии Александровны в Праге. Многие годы та играла на нем. Каждый раз девушка с благоговейным трепетом усаживалась за пианино и касалась клавиш. На крышке лежали ноты. Шарапова выбрала что-то наугад, поставила на пюпитр и несколько минут сидела, опустив руки на колени.

Мужчина поставил бокал с вином на крышку пианино и отошел, удобно устроившись на диване, что стоял у большого окна, напротив пианино. Закинув ногу за ногу, Гончаров закурил, а пальцы Юли после минутного молчания коснулись клавиш.

Звуки музыки, встрепенувшись, взлетели вверх и постепенно заполнили пространство комнаты. Пальцы девушки, казалось, едва касались полированной поверхности клавиш, но в то же время в ее легком покачивании и прикованном к нотам взгляде так явно прослеживалась самозабвенность и страсть, с которой она отдавалась музыке.

Сигарета тлела, зажатая меж пальцев, а мужчина растворялся в звуках «Фантазии» Шопена, которые то взлетали, то замирали под умелыми пальцами пианистки, забывая обо всем. Когда пальцам стало горячо, мужчина вздрогнул и, будто очнувшись, бросил окурок в пепельницу, одну из многих, которые по просьбе Юли были предупредительно расставлены горничной по всему дому.

Гончаров встал, глотнул виски и подошел к пианино.