Когда рушатся троны…

Взамен погибшего королевского конвоя Мусманек завел свой собственный, президентский, куда более многочисленный. Адриан в исключительно торжественных случаях выезжал, сопровождаемый конвоем из мусульман, одетых в восточную форму и великолепно сидевших на светло-серых арабских лошадях, заседланных стильными азиатскими седлами. Мусманек ежедневно везде и повсюду разъезжал с конвоем. Сам в коляске, в сереньком пиджаке и в шляпе-панаме, а спереди и сзади на рысях – два полуэскадрона кавалеристов, плохо остриженных, в плохо пригнанной драгунской форме, плохо сидевших на плохо вычищенных лошадях.

Конвой был в полной гармонии с президентскими пиджаком и панамой.

Иногда президент выезжал со своей супругой и с дочерью Альмой. Обе – некрасивые, костлявые. У обеих лица в красных пятнах. Мать – давным-давно увядшая, дочь – увядающая старая дева.

Президентша с дочерью поселились в апартаментах королевы Маргареты. Вместе с тупой злобой к Маргарете, изящной, неувядаемой, величественной, у них была такая же тупая зависть к ней, зависть, ежедневно подогреваемая ежедневным смотрением в зеркало. Они изнывали от жажды походить на ту, которую ненавидели и которая теперь, когда они засели в ее дворце, скитается где-то по Европе.

Они хотели разыскать Поломбу, знавшую все туалетные ухищрения и секреты своей госпожи. Но Поломба куда-то исчезла. Зато не исчезла массажистка – мускулистая высокая молчаливая шведка. Ее стальным пальцам вверили мать и дочь свои твердые, обтянутые кожей скелеты.

Добросовестная шведка пыталась возражать:

– Но мадам, мадемуазель!.. Массаж вам не принесет никакой пользы… – взгляд голубых скандинавских глаз договаривал остальное, – у вас обеих кости да кожа, у вас обеих не груди, а какие-то серые чулки с опущенной медной монетой…

– Мы не спрашиваем ваших советов. Делайте все то, что вы делали с ней… А платить мы вам будем вдвое больше, чем платила она…

Скандинавская дева, закусив улыбку, доводила до изнеможения своих новых пациенток. Особенно доставалось им, когда массажистка растирала их волосяной перчаткой, смоченной уже не разбавленным водой одеколоном, как было при королеве, а дорогими французскими духами…

Научила шведка их пользоваться паровой электрической ванной для лица. Ее они еще выдерживали кое-как, но перед сильными душами холодной воды были вынуждены капитулировать.

Мать и дочь набросились на тонкое, нежное белье королевы и чуть не поссорились, деля его между собой. Что же касается туалетов, они нашли платья королевы слишком скромными для себя. Им нужен был последний крик моды, и за этим «последним криком» от Дусе и Пекена посылались в Париж аэропланы.

Одного не могли простить они Маргарете, что все свои бриллианты она успела взять с собой. Но Мусманек утешал жену и дочь:

– Погодите! Вот поеду в Париж с визитом к Эррио и Думергу, – я вам привезу такие бриллианты, перед которыми спрячутся все эти Маргаретины побрякушки…

31. Зита хочет быть безумно богатой

Министр финансов дон Исаак Абарбанель, успевший превратиться в недоступного олимпийца, в самом деле сильно занятый и много работающий, успевал, однако, почти ежедневно заглядывать к баронессе Рангья.

Вот и сегодня, высокий, упитанный, затянутый в черную визитку, появился он в будуаре Зиты после того, как Христа доложила о нем и разрешено было войти.

– Я на одну минуту, баронесса… Только на одну… Поцеловать вашу ручку и… исчезнуть.

– Какой вы галантный, дон Исаак… – молвила Зита и дрогнула чуть-чуть изогнутая линия губ:

Дон Исаак не понял насмешки и просиял. Да и вправду, чем же он не галантный мужчина?..

– Садитесь, дон Исаак. Я разрешаю вам побыть минут… минут десять. Что нового в сферах?..

– В сферах? – улыбнулся Абарбанель. – Ах, я вам скажу, это прямо для юмористического журнала!.. Представьте, супруги Панджили не выходят из дворца… Он ими превращен в какую-то… не подберу слов… академию изящных манер и светского тона. Церемониймейстер, эта общипанная старая лисица, но лисица с отменными манерами версальского петиметра, учит президентское трио, как надо ходить, кланяться, сидеть за столом, обращаться с вилкой, держать себя на аудиенциях. Панджили, утратив свое церемониймейстерство, теперь именно более, чем когда бы то ни было, – церемониймейстер…

– И балетмейстер! – добавила Зита.

– И балетмейстер, – покорно согласился дон Исаак.

– А роль Мариулы?

– Роль Мариулы?.. Она туалетмейстерша… учит одеваться мамашу и дочку…

– Странно… Сама Панджили одевается хотя и молодо для своих почтенных лет и вызывающе, но всегда со вкусом. А между тем, вчера только я видела мадам Мусманек с дочерью… Жалко было смотреть на них… Что-то нелепое, яркое, какие-то чудовищные эспри в жанре кафешантанных звездочек, да и то далеко не первоклассных…

Дон Исаак расхохотался от всей души. Смеялось его большое бритое лицо, смеялось мягкое, полное тело под черным жакетом.

– Чему вы смеетесь?

– Помилуйте! Ну можно ли не смеяться?.. Да ведь она же все это нарочно – Мариула!.. Она издевается над ними… – и опять дон Исаак заколыхался весь в припадке неудержимого смеха.