Когда с вами Бог. Воспоминания

Вечером нас сопровождал Костюша. У Екатерины Федоровны в ее уютной квартире нас ожидал чай в гостиной, к которому подавались мятные круглые пряники и такие же кругленькие коврижки, которые мы обожали и уничтожали в больших количествах. Сама Екатерина Федоровна лежала на кушетке под своим портретом, написанным масляными красками, кисти Макарова, который писал и тот большой портрет бабушки, висевший у нас над тахтой в Новгороде и затем в Царском Селе. Она была изображена по плечи вполуоборот в бальном белом платье и с розой La France в волосах низко на затылке. Она там была миловидна, а в наше время ей было около пятидесяти, она была уже грузная и с оплывшим болезненным лицом. Иногда мы с ней читали, но больше разговаривали, она старалась to draw us out,[51] как говорил дядя Бобби Голицын. Она расспрашивала о наших вкусах, занятиях, интересах, шутила или серьезно объясняла поверхностность или необоснованность наших суждений и взглядов. Мне кажется, что она и Их Преосвященство Леонид оказали большое влияние на наше воспитание. Мама часто обращалась к ним за советом и ценила их мнение. Преосвященный Леонид приезжал к нам на дачу в Петровско-Разумовском, куда мы ездили его навещать иногда с Мама, а чаще с Мими или гувернанткой. Он нас угощал парным молоком от своей коровы и всякими простыми печеньями и свежим хлебом, который казался нам вкуснее того, что давали дома. Владыко нас принимал на маленьком крытом балконе, где накрывали чай из самовара. После угощения мы отправлялись в парк, где на залитых солнцем лужайках собирали пучки «барашков», которые мы особенно любили и из которых дома делали мячики, нанизывая на веревочку и затем стягивая узлом. Аромат молодых берез с их липкими светло-зелеными листочками, смешанный с запахом «барашков», я слышу и по прошествии стольких лет и вижу всю нашу веселую ватагу, рассыпанную по лужайкам или мелькающую среди стволов деревьев. Как мы ждали эти походы в теплые весенние дни! Какие усталые возвращались по знакомым московским улицам, когда последние лучи солнца догорали на золотых главах церквей.

Особенно мне запомнилась одна наша поездка с Leek в Симонов монастырь, который теперь разрушен большевиками. Мы всегда ездили вечером, после обеда, а обедали мы в пять часов. Нам подавали открытое ландо или коляску, и мы отправлялись. О Симонове монастыре мы знали тогда по рассказу нашего прадеда Карамзина «Бедная Лиза». И, конечно, обходили места, связанные с ней. Мы зашли в церковь, где шла Всенощная. Собор был погружен во мрак, и только слабо мигали лампадки. На двух клиросах стройно пели монахи. Мы стояли недалеко от южных дверей около места настоятеля, то есть отлично его видели. Место его было вроде того, что в Новгороде в Софийском соборе, но более разукрашено. Настоятелем был человек средних лет с изможденным лицом и редкой бородой. Он, видимо, углубился в молитву. Время от времени его сотрясал удушливый кашель. После каждого такого приступа он проводил худой рукой по лбу или, вернее, по глазам и с видом полного изнеможения зевал. Меня почему-то неотразимо притягивала эта зевота, я не могла отвести от него глаз. Leek сказала, что он святой, и мы решили остаться около собора до конца службы, чтобы потом подойти под его благословение, но это не удалось, так как было уже поздно, а ехать нам надо было далеко. Катя была у нас праведницей, олицетворением простоты и смирения, но мы, особенно я, ее всегда дразнили и изводили. И как горько упрекала я себя, когда ее уже не стало! Не помню, как мы ее дразнили, но помню, что, когда я особенно зло к ней приставала, она посмотрела на меня кроткими голубыми глазами и сказала: «Что я тебе сделала, чтобы ты так меня изводила?» Меня это глубоко потрясло. У нее был ореол золотистых волос, напоминавших мне сияние вокруг голов ангелов на картинах Фра Беато Анжелико. Она добросовестно училась и часами зубрила. Она где-то вычитала, что можно исправить форму носа шпилькой, и иногда надевала на ночь на свой широковатый нос. Она еще дома прочла университетский курс. К ней приходили учителя логики, химии, высшей математики и других наук, и она усердно занималась. Из ее любимых книг были «The Daisy Chain» и «Little Women»,[52] которые она по нескольку раз перечитывала. Иногда мы с ней играли в куклы, но больше всего нам нравилось играть с маленькими куклами, для которых у нас были две складные комнаты, которые мы ставили рядом на столе и затем расставляли крошечную мебель и куколок, которых обшивали сами по последней моде из образцов, полученных Мама со всех концов. Она была глубоко верующая, и Папа в ней души не чаял, и у них были трогательные отношения. Мама с ней часто советовалась.