Когда стало немножко теплее

- Ты у Копылова работаешь? - спросила она.

- Да. Вместе с Сашей.

- Он, конечно, обожает тебя...

- Кто?

- Копылов. Ты ведь очень талантливый конструктор.

- Это тебе кажется, - уклончиво сказал я. Мне не хотелось ее разочаровывать.

- Ничего не кажется, - возразила Вика. - Помнишь свой диплом? Его хотели зачесть как диссертацию.

«Это когда было», - подумал я, но промолчал.

- Как зовут твою дочь?

- Виктория.

Мы помолчали.

- Жена тебя, наверное, обожает...

- Она очень устает, - неопределенно сказал я.

- Зато она каждый день тебя видит.

- Думаешь, это такое уж счастье?

- Счастье! - убежденно сказала она.

Мы снова помолчали.

- Почему ты меня не поцелуешь? - тихо спросила Вика.

Действительно - почему? Наверное, потому, что я пришел к ней ночью, как жулик, и прятался, и сейчас боялся, что войдет кто-нибудь.

- Я должен по-другому прийти к тебе, - сказал я.

- Я подожду. - Она умела меня понимать. - Только не очень долго. Ладно?

Я подошел к Вике и увидел, что она плачет. Поэтому такие ровные и деревянные были интонации. Она плакала и скрывала слезы.

Я не стал успокаивать. Где-то я не мог простить этих четырех лет и того, что Витька не наша общая дочь.

- Подарить тебе шапку? - спросил я.

- Не надо... - Она покачала головой.

- Почему?

- Прическу будет мять. Я косынки ношу.

Я увидел: она совершенно не переменилась за это время. И вообще ничего в мире не меняется, если мы сами остаемся прежними.

Я возвращался домой без шапки. Я знал теперь, зачем ее купил, - чтобы узнать все о себе.

И я все о себе знаю: я талантливый конструктор, и видеть меня каждый день - счастье.

Копылов, правда, меня не замечает, но это явление временное. Заметит. И лучшая женщина мира ждет меня в своем доме, где раньше жил Эйзенштейн.

Я все про себя узнал, и шапка была не нужна мне больше. Можно подарить ее кому-нибудь. Гришке Гарину, например. Но Гришка - человек тщеславный. Неизвестно, как он захочет распорядиться миром. Опасно дарить такую вещь. Лучше просто выбросить.

Можно положить шапку на перила моста, по которому иду через Чистые пруды. Но вдруг мост исчезнет, и тогда пойду по воздуху, над водой, как Христос.

Рубль шестьдесят - не деньги. Я перегнулся через перила и бросил шапку в воду. Бросил и пошел дальше, мимо кинотеатра «Колизей», мимо издательства «Искусство» - по Бульварному кольцу. И пока я шел - не встретил ни одного живого человека.

Город стоял совершенно пустой, будто вымер. Может, время такое, когда еще все спят. А может, шапки вошли в моду, весь город накупил их - ведь они дешевые. Люди надели шапки и теперь невидимы. Может, на улице полно народу - просто я никого не вижу.

И я снова один. Меня видят все, а я - никого.

Инструктор по плаванию

Я лежу на диване и читаю учебник физики.

«Когда в катушке тока нет, кусок железа неподвижен...» Это похоже на стихи:

Когда в катушке тока нет,

Кусок железа неподвижен...

Ни катушка, ни кусок железа меня не интересуют совершенно. Я изучаю физику для двух людей: для мамы и для Петрова.

Петрова недавно видели с красивой блондинкой. Я понимаю, что обижаться - мещанство и чистейший эгоизм. Если любишь человека, надо жить его интересами. «Если две параллельные прямые порознь параллельны третьей, то они параллельны между собой». Значит, если я люблю Петрова и блондинка любит Петрова, то я и блондинка должны любить друг друга.

В комнату вошла моя мама и сказала:

- Если ты сию минуту не встанешь и не пойдешь за солью, я тебе всю морду разобью!

Надо заметить, что моя мама преподаватель зарубежной литературы в высшем учебном заведении. У нее совершенно отсутствует чувство юмора. Пианино она называет музыкальным инструментом, комнату - жилой площадью, а мое лицо - мордой.

Юмор - это явление социальное. Он восстанавливает то, что разрушает пафос. В нашей жизни, даже в моем поколении, было много пафоса. Зато теперь, естественно, много юмора.

- Ну объясни, - просит мама, - что вы за люди? Что это за поколение такое?

Мама умеет за личным видеть общественное, а за частным - общее.

- При чем тут поколение? - заступаюсь я. - Я уверена, стоит тебе только намекнуть, как все поколение тут же ринется за солью, и только я останусь в стороне от этого общего движения.

Мама привычным жестом берет с полки первый том Диккенса и не целясь кидает в мою сторону. Я втягиваю голову в плечи, часто мигаю, но делаю вид, что ничего не произошло.

Я понимаю - дело не в поколении, а в том, что неделю назад я провалилась в педагогический институт и теперь мне надо идти куда-то на производство. Я вообще могу остаться без высшего образования и не принести обществу никакой пользы.