Когда статуя оживает

– Кто тут? – Голос Павловой дал предательского петуха.

Перед девчонками возникла белая фигура с призрачным лицом. С треском голова отделилась от тела, огромные губы распахнулись и прорычали:

– А Эс Пушкин.

Тарелка под Лениной рукой треснула и развалилась пополам, ватман дернулся, свеча опрокинулась. Налетая друг на друга, девчонки ринулись к двери. Но она оказалась закрытой.

Кто-то, истошно вопя, стал барабанить, звать на помощь. Кто-то рыдал в голос, причитая: «Ой, мамочки. Ой, мамочки». Одеяло упало, сорвавшись с гвоздиков. Стало светлее. Лена украдкой посмотрела в окно. Там никого не было. К ней подошла Павлова и дрожащей рукой показала на ватман.

Тарелка раскололась надвое. Один острый краешек показывал на букву «а», другой на «д», и между ними, как острый язычок, змеилась кровавая полоска. Лена подняла руку. Ладонь была распорота, струйка крови текла к локтю.

Что произошло дальше, так и осталось непонятным. Павлова на пятках развернулась обратно к окну, резко дернула на себя оконную створку, высадив раму, легко взобралась на подоконник и исчезла в темной зелени. В окно влетело что-то круглое, замотанное в белую тряпку. Завертелась перед глазами кривая усмешка. Гусева ногой остановила кружащийся предмет. Прямо на девчонок глянули косо нарисованные глаза, широкий нос пятачком и оскаленный рот с частоколом зубов.

– Да это же мяч! – ахнула Маринка и бросилась к окну. – Катька, где они?

– Что произошло? – Из кустов появился Максим.

– Мы… – Гусева замялась, подбирая слова поубедительней. – А мы тут письма домой пишем.

Селюкова всхлипнула и тихо завыла.

Максим заглянул в кладовку. По центру стояла Лена. С ее руки капала кровь.

Глава VIII Запертые

– Деточка, как же это тебя угораздило? – ворковала толстая врачиха, перевязывая Ленину руку. – Небось мальчишки хулиганили. У, паршивцы! Уши бы им пообрывать.

– Меня положат в изолятор? – Лену мутило от вида крови, в голове все путалось, она слабо соображала, о чем говорит. Но то, что в изоляторе сейчас сидят мальчишки, она помнила хорошо. И ее порез был самым подходящим поводом, чтобы напроситься туда, к ним.

– Что ты, что ты, – закудахтала врачиха. – Не надо тебе никуда. Зачем? У себя в палате полежишь, отдохнешь, завтра мы тебя перевяжем, и все пройдет.

При напоминании о палате Лену передернуло. Ночь, окно, ненормальная барабанщица наверняка что-нибудь придумает. И спасать ее теперь будет некому. И хорошая барабанщица куда-то запропастилась. Могла бы и появиться для приличия. Ее поставили охранять, так, кажется, сказала Таня. Что же она не охраняет? Один разочек стукнули, она и смылась.

– А может, лучше у вас? – с мольбой в голосе затянула Лена. – Я уже чувствую, что температура поднимается, голова начинает кружиться. И вообще, я не дойду до корпуса.

– Дойдешь, – мрачно пообещал Максим, все это время стоявший около выхода.

– Дойдешь, дойдешь, деточка, – нежно пропела врачиха. – Тут и недалеко. А мне и так хватает народа в изоляторе. Сидят уже двое с солнечными ударами. Не ваши ли?

– Наши, наши, – кивнул Максим.

– К ним зайти можно? – быстро спросила Лена. – Проведать. Вдруг им что-нибудь нужно?

– Что, силы появились? – усмехнулся вожатый. – Тогда пошли в корпус.

– На минуточку…

– Нечего тебе там делать. Вы уже достаточно всего наворотили. Хватит.

– Что им там может понадобиться? – вздохнула врачиха. – Все у них есть. Да они и кушать отказываются. Совсем расхворались. Как бы их в город не пришлось отправлять.

– Зачем в город? – не поняла Лена.

Этого только не хватало. Единственные люди, способные что-то сделать, и тех отсылают подальше. Так вот что придумала барабанщица!

– Пойдем. – Максим потянулся. – Поздно, а ты, говорят, темноты боишься. Может, и тебя домой отвезти? Не хочешь? Я послезавтра поеду…

Вожатый взял девочку за руку. От этого крепкого пожатия у Лены закружилась голова.

«Они нас отправят по домам и будут здесь делать что хотят. Но как? Не верю, чтобы барабанщица успела за несколько дней всех вожатых перетянуть на свою сторону!»

С крыльца они шагнули в темноту. В беседке у корпуса кто-то был. Свет из окна третьего этажа бросал на беседку отблеск. И в этом отблеске была заметна человеческая фигура, неподвижно сидящая на лавке.

Лена помотала головой.

Нет, это была не барабанщица. Точно не она.

Свет погас. Над аллеями одна за одной вспыхнули лампочки фонарей. А потом в обратном порядке все они погасли.

– Замыкание, – пробурчал Максим, прибавляя шагу. – Идем скорее, пока луна не скрылась, а то совсем темно будет, споткнешься.

Луна действительно была. Большая, почти круглая, холодная, ясная.

Лена опять посмотрела на беседку.

– Там сидит кто-то, – сказала она, еле поспевая за Максимом.

– Идем, идем.

Максим не оглянулся.

Фигура в беседке шевельнулась, пару раз взмахнула руками, выходя из-под крыши. В матовом блеске луны стало видно, что это Платон.

Штора на третьем этаже колыхнулась.

– Ну что, стоит? – Щукин уперся в плечо Глебову, чтобы лучше было видно темный двор.

– Стоит, – прошипел Васька, отходя от окна и опуская штору. – На нас смотрит, – объяснил он свои передвижения.