Когда Судьба настаивает

Ответить Саша не успел, зазвонил его телефон, и на экране высветилось имя "Мама".

– Да, мам, мы только что приземлились. Нет, меня не надо встречать. Мам, я с Германом. Мам, а ты сама где? Хорошо, я понял.

Герман смотрел вопросительно на Александра.

– Мама сказала, чтобы мы ехали в клинику, какую именно, Вы знаете.

– Да, знаю. Это всё?

– Она сказала, что остальное не по телефону.

– Выходим. У меня машина с водителем!

Герман, едва они с Александром вышли из самолета и сели в его машину, набрал номер дочери, но её телефон не отвечал. Он не мог знать, что Элизабет, поговорив с сыном, взяла на руки Эрика и, прижав малыша к своей груди, еле сдерживала рвущиеся рыдания. В этот момент и зазвонил телефон Вильмы, на экране высветилось улыбающееся лицо Германа и надпись "Самый лучший папа". Слезы у Элизабет полились сами. Ответить сейчас она не могла. Эрик пискнул и завозился в попытке найти грудь.

– Сейчас, мой хороший, сейчас! – Элизабет взяла бутылочку со смесью и села в кресло качалку, – вот так, кушай, мой мальчик, набирайся сил. Сейчас приедут твои папа и дедушка.

Такой, с грудным ребенком на руках и в кресле качалке, её и увидели Герман и Александр. Элизабет достаточно было поднять глаза на вошедших мужчин, чтобы они всё поняли. Её заплаканные глаза, малыш на руках и пустая не смятая кровать, на которую она так и не смогла заставить себя прилечь, всё за неё сказали.

– Когда? – Саша спросил это первым.

– Вчера вечером, – Элизабет встала с кресла, держа Эрика, как драгоценную ношу. Малыш уснул у неё на руках, усыпив и её своим посапыванием.

Саша шагнул к матери и наклонился к ней, поцеловал привычно. Настороженно перевел взгляд на комочек в её руках.

– Такой маленький! – выдохнул потрясенно.

– Вообще-то, Эрик у нас совсем не маленький для своего возраста, – вступилась Элизабет за малыша, – ты, к слову, на целых 300 грамм меньше и на целых 2 см короче был. Вот, правда, волосики у тебя до плеч были. Да, мой хороший, знакомься: это твой папа! – заворковала Элизабет, – пойдешь к папе на ручки?

Элизабет стояла, поддерживаемая сыном под локоть. Саша замер перед ней истуканом, опираясь на трость. И Элизабет только сейчас поняла, что сын довольно тяжело на неё опирается.

Нет. Не так! Что он вообще, почему-то, опирается на трость. Она прижала малыша к себе, положить Эрика в кроватку она так и не смогла себя уговорить, растерянно глянула на Германа, шагнула к нему, но он вдруг попятился к выходу из палаты.

– Герман, мне… – договорить она не успела, потому что он резко развернулся и молча вышел из палаты.

До самого дня похорон Вильмы Элизабет с Эриком провели в клинике. Малыш хорошо кушал и много спал, как все нормальные младенцы. Вот только этот малыш ещё ничего не понимал в этом мире, а потому каждый раз, когда Элизабет брала его на руки, жадно открывал ротик в поисках материнской груди, а Элизабет давала ему бутылочку со смесью.

– Бедный мой малыш. Ты такой красивый у нас мальчик. Ты вырастешь хорошим и добрым мальчиком, – ворковала она с малышом каждый раз. И он засыпал, крепко держа её за палец всей своей ладошкой. Держал так, словно боялся выпустить и потерять ещё и её, Элизабет.

Вильма лежала в гробу, а Герману казалось, что его дочь спит. Элизабет и Александр не отходили от него в этот день ни на шаг. Удивительно, но почему-то только они его и не раздражали своим присутствием.

На прощании были только самые близкие друзья Вильмы, но они вызывали у Германа раздражение. Молодые, здоровые – у них вся жизнь впереди.

У них. Не у его Вильмы.

У его Вильмы только вечность, сейчас это знание не приносило облегчения. В груди Германа была пустота. Его девочки больше нет. Он только сейчас, стоя у её гроба, понял это. Дома, в тишине, ему казалось, что Вильма всё ещё на учебе. За этот год, что его девочка училась в другой стране, он привык приходить в пустой дом, его это не пугало и не раздражало. Это было временно. Так ему всегда казалось…

Все вещи Вильмы лежали так, как она их и оставила, сложив в аккуратную стопочку эскизы. Он никогда не прикасался к её работам в её отсутствие. У Вильмы была своя система в организации своих работ, и он туда никогда не вмешивался. Вот и сейчас Вильмы нет, а её работы, завершенные и незавершенные, есть. Ждут своего автора.

Он только сейчас, стоя у гроба, остро понял – не дождутся… Никогда…

Родители Германа сидели с каменными лицами. Мама Элизабет старалась не плакать, но слезы сами катились из её глаз, она только молча их вытирала. Элизабет порадовалась тому, что не надо было сейчас ещё и сидеть за поминальным столом. Эту процедуру она бы точно не выдержала, да, наверное, и не одна она. Она украдкой глянула на Германа. На лице застыла восковая маска. Как он держится? Как он может что-то отвечать друзьям своей дочери? Они, конечно, не виноваты в том, что они живут, а Вильма нет, но как же тяжело видеть их живыми и здоровыми и понимать то, что твоя дочь никогда больше не улыбнется тебе.