Когда сверкает молния

После этой встречи Иван Квасков еще с неделю укрывал товарища, кормил его. Он же сообщил ему, что Акулину избили белые и она скончалась.

Ночью вышел Зулкарнай в поле. Простился с Иваном, тайно пробрался в родной аул. Забрал там свое спрятанное ружье и снова ушел. Вскоре Зулкарнай Гайсин присоединился к одной из частей Красной Армии. Громил остатки колчаковцев и выбивал из предгорий Урала мелкие осколки всевозможных банд.

Только через несколько лет Зулкарнай возвратился в родную деревню. Все изменилось здесь. Молоденький лес подрос и ближе приступил к деревне. Поднялись новые пятистенные дома, крытые тесом. В палисадниках густо разрослись деревья. Нет за огородами того столба, где стоял Зулкарнай перед белыми солдатами, ожидая выстрела. Только по-прежнему звенит речушка Мряушля, шумит кустарник, который когда-то укрыл Зулкарная от погони.

* * *

Вся жизнь промелькнула в памяти Астрахана. Сердце налилось грустью и тоской. И уже нет сил, чтобы поговорить с глазу на глаз с подступившей старостью. Лишь кривится лоб в изгибах набегающих морщин. Перестал сомневаться Астрахан в том, что Осокин, сосед его, никто иной, как тот давнишний, злой и коварный враг его. Зла в сердце уже не было. Годы сделали свое дело, выветрили все. Единственное, что тревожило и волновало старика — это пенсия, которую получал сосед.

Шестьдесят рублей! Мыслимое ли это дело: враг — и вдруг такая ему пенсия!

А он, прошедший огни и воды, воевавший за Советскую власть, создававший колхозы, работавший в поте лица, в боевой горячке буден не сумевший получить хотя бы мало-мальского образования, — он получает сейчас обычную колхозную пенсию, высшую, правда, но все равно слишком малую по сравнению с Осокиным.

Председатель колхоза был на месте. Астрахан, которого любили в деревне и уважали, прошел к столу, протянул руку председателю и по-хозяйски сел в кресло рядом с председательским столом.

— Опять выпил, Астрахан? — недовольно заметил председатель.

— Эх... — взмахнул рукой старик. — Как не выпить, когда горе у меня такое.

— Какое горе, Астрахан? Что за горе?

— Осокина знаешь, председатель? Василия, соседа моего?

Машинально председатель оторвался от бумаг, раскиданных на столе, поднял голову и настороженно посмотрел на старика.

— Как не знать. Не первый день живет у нас. А к чему бы это ты про него разговор затеял? Живет себе спокойно, ну и пусть живет.

— Сволочь он, вот к чему разговор веду? Гнида он — вот кто! Я, Астрахан, воевал. Раненый весь. А Осокин, собака, стрелял в меня. Этого ты не знаешь, председатель! Сволочь белая он! Этого ты тоже не знаешь, я так полагаю. Судить его надо, а не пенсию платить. За что пенсию, за то, что жену мою убил, меня пристрелить хотел, за то, что с белыми вместе воевал? Ты знаешь ли об этом, председатель?

Набравшись решимости идти в правление колхоза с этим сообщением, Астрахан думал, что ему трудно придется доказывать свою правоту. Мало ли воды утекло, мало ли травы скошено — и все сызнова быльем поросло. Старик ожидал всего, только не этого короткого утвердительного ответа председателя.

— Знаю, Астрахан, знаю...

— А тогда как же мне жить дальше?

— Не волнуйся, отец, — мягко и спокойно сказал председатель. — Осокина мы знаем. И как воевал против нас, как в Харбин потом сбежал. А в сорок девятом году назад вернулся, в совхозе работал в Казахстане. Вину свою искупил он бедами и лишениями, когда в Китае жил. Потом у юристов статья есть: за давностью лет не судят...

— Не важно это, что за давностью лет. Не всякого надо в виду иметь, когда закон этот вспоминают. Ошибка это!

Председатель подошел к Астрахану, обнял его, дружески по плечу похлопал и, доверительно заглядывая в глаза,сказал:

— Иди отдыхай, отец. Если туго будет, заходи. Всем поможем тебе. Хлеб-то есть у тебя, не выписать ли?

— Хлеб есть, все есть, ничего не надо мне... Правды, надо, а вы «за давностью лет».

Астрахан ушел. Горе душило его, давняя злоба то вдруг оживала, как затухающий костер на ветру, то гасла совсем. Подходя к дому, он увидел сынка соседа Гаяза, конюха колхозного. Подошел к нему. Они сели на лужайку у калитки. Старик никак не мог припомнить, как звать юношу; «Совсем старый стал, соседа и того забыл как зовут, — думал он. — Дырявая память совсем. Старый-старый, а вот Осокина не забыл ведь?»

Глаза, как сталь охотничьего ножа, холодны. Пальцы его желтые и длинные, как осенний камыш вдоль озер.

Это помнит старик хорошо!

— Как звать-то тебя, сынок? — смущенно спросил он. — Что-то запамятовал.

— Эх, бабай, бабай... Склероз у тебя, по-видимому. Шамилем звать, забыл, что ли?

— Забыл малость, признаюсь. Как там Уфа живет? Когда домой вернешься?

— Уфа хорошо живет. Все есть в Уфе, и тебе, бабай, я плиточный чай привез. Гостинец.

Старик ласково обнял юношу, костистой ладонью погладил его по голове.

— А домой не вернусь, бабай. Нефтяник ведь я, куда-нибудь на Север уеду, в Тюмень, может быть.

И рассказал ему Астрахан о своем горе, о соседе своем рассказал, о полынной горечи памяти поведал юноше.